Уильям Эйнсворт - Джон Лоу. Игрок в тени короны

— Снова предостерегаю вас, — заметил ирландцам Ивлин. — Я более чем подозреваю, что лица, с которыми вы хотите играть, шулеры.

— Шулеры? — воскликнул сэр Теренс. — Ну так если они принимают нас за голубей, то увидят, что не так-то легко ощипать нас. Сэр Патрик и я очень проницательны и насквозь видим всё, как и остальные люди: мы сумеем подглядеть их проделки.

— И поколотить их также, если они станут нечисто играть, — добавил сэр Патрик.

— Если вы рассудительны, пойдёмте со мной, — сказал Ивлин. И, бросив на ирландцев предостерегающий взгляд, который, однако, остался совершенно незамеченным ими, он вышел из комнаты.

Выйдя из ресторана на запруженную толпой улицу, Ивлин как бы окунулся в бурный поток. Видя, что напрасны были бы попытки идти против течения, которое теперь направлялось к улице Обри-ле-Бушеэ, он должен был и сам отправиться в ту же сторону. Уже давно, однако, всё приостановилось, и на короткое время всякое движение было затруднено. С некоторыми усилиями Ивлину удалось выбраться из толпы. Он отыскал убежище в открытом подъезде одного дома и с этого места мог следить за шумной толпой.

Глазам открывалось необыкновенное зрелище, и хотя Ивлин уже наблюдал его, оно всё ещё вызывало в нём большой интерес. Толпа на улице Кенкампуа не была похожа на обыкновенную. Никогда до сих пор не было такого пёстрого собрания, никогда и не будет. Разнообразие одежд и нравов было так велико, что сцена была похожа на широкую Масленицу, с той лишь разницей, что большинство действующих лиц явились для сделок, а не для забавы. Где, кроме улицы Кенкампуа, можно было видеть, как знатные и простолюдины, священники и слуги, должностные лица, философы и разные проходимцы заключают друг с другом сделки? Где, кроме этой улицы, можно было видеть, как прекрасные, распутные аристократки смешиваются в общей массе народа и ведут дела с первым встречным? Только жадность барыша, охватившая лиц всех классов общества, могла быть причиной этого. Рассказы о громадных состояниях, нажитых на улице Кенкампуа, побуждали всех стремиться туда в надежде стать такими же счастливцами. Обыкновенные занятия были заброшены напрочь: у всех на уме была только биржевая игра. Говорили только о цене паёв, о том, как они поднялись или упали. Даже в наше время, время развития биржевой игры, едва возможно представить себе эту господствовавшую тогда страсть, которая, как зараза, распространялась по всему Парижу, по всем провинциям Франции, даже по Европе. Она запечатлёна в злостных песенках того времени. Довольно сказать, что самые знатные аристократы теряли от неё всякое уважение к себе и под влиянием этой лихорадки решались на поступки, которыми возмущались бы в более спокойную минуту.

Но если мы порицаем принцев, пэров и прочих выдающихся лиц за поведение, недостойное их положения, то что сказать о знатных дамах, которые могли настолько забыться, что являлись сюда? А эти важные особы не только посещали улицу Кенкампуа, но были самыми азартными игроками. Совершенно не обращая внимания на мнение, которое могут составить об их поведении, пренебрегая неприятностями и стеснениями, которым они непрерывно подвергались, а также той бесцеремонностью, с которою обращались к ним, не смущаясь сквернословием и развязным разговором, который постоянно доходил до их слуха, они теснились в толпе, чтобы играть, когда представлялся удобный случай. Следует заметить, что эти дамы, по преимуществу из очень знатных семей, редко заключали сделки между собой — они вечно устраивали дела с игроками другого пола безразлично какого положения: с лакеями, ремесленниками или крестьянами, с франтами или пэрами, надеясь повлиять на них своей красотой.

С места, которое он занял, Ивлин воззрился на странное зрелище. Каждый находился в состоянии величайшего возбуждения. В ту минуту наступило неожиданное повышение, и покупатели и продавцы одинаково шумели. Крики были такие сильные, почти дикие, что оглушили бы всякого, кто не привык к ним. Но те, которые находились в толпе и сами участвовали в этом гаме, очень хорошо понимали, что говорилось. Сделки на большие суммы заключались с поразительной быстротой. «Матушки, дочки, внучки» раздавались одной рукой, а другой получались банковые билеты. Лица тех, которые участвовали в таких поспешных сделках, были достойны наблюдения: если бы запечатлеть их в эту минуту, они составили бы несравненную картину. Некоторые группы привлекли внимание Ивлина, когда он бегло осмотрел толпу. Одна состояла из прекрасно наряженной дамы, очевидно очень красивой, хотя её лицо было скрыто под чёрной бархатной маской. Она покупала у двух маклеров акции, за которые заплатила значительную сумму банковыми билетами. От возбуждения маска её упала, и открылись чёрные глаза и волосы и очаровательное личико. То была «маленькая чёрная ворона» регента, графиня Парабер. Маска была снова надета, и графиня удалилась как можно скорей. Другая дама, на которой остановился взор нашего наблюдателя, занимала гораздо низшее положение, не очень красивая, но также очень богато одетая. Так как на ней не было маски, то Ивлин, которому прежде указали её и который был знаком с её историей, сейчас же узнал в ней мадам Шомон — вдову, которая приехала в Париж вести тяжбу и уже выиграла сто миллионов игрой на этой улице. Она была окружена миссисипистами, с которыми со всеми, по-видимому, вела дела. Невдалеке от богатой мадам Шомон стоял принц Конти, которого каждый день неизменно можно было теперь видеть на улице Кенкампуа, как и всякого другого игрока. В эту минуту он продавал паи толстому, красивому человеку, лицо которого, хотя он и не мог вспомнить, было очень знакомо Ивлину. Этот толстяк был не кто иной, как бывший кучер мистера Лоу, Ипполит.

Следующим субъектом, привлёкшим внимание Ивлина, был господин Ширак, главный врач регента, человек гордой наружности и изысканного обращения. Он был в большом возбуждении и что-то показывал руками очень горячо господину Шамбери — игроку, с которым теперь имел дело. Как и мадам Шомон, Шамбери был удивительным примером судьбы: бедный савояр [103] Савояр — житель Савои, страны, расположенной на юго-востоке Франции. , зарабатывавший хлеб путём мелких услуг, с началом Системы он сумел составить капитал в 40 миллионов. Теперь он собирался купить какую-нибудь должность при домашнем штате короля. Сейчас рядом с Шамбери стоял Венсан-Леблан, который записывал на широкой спине Марсиаля свои денежные расчёты. Он тоже нажил несколько миллионов от Системы. Двое господ, с которыми Леблан теперь вёл дела, были Монтескье [104] Граф Монтескье (1689-1755) — известный французский политический писатель и общественный деятель. В 1748 г. вышло главное сочинение Монтескье: «Дух законов», на котором и зиждется его всемирная слава, как государствоведа. Автор теории о разделении властей на законодательную, исполнительную и судебную. Эта теория сыграла решающую роль при выработке почти всех конституций. и Фонтенель [105] Фонтенель (1657-1757) — известный французский писатель, член Французской академии и её бессменный секретарь. Писал в строго классическом французском стиле. . Этим двум знаменитостям сопутствовали двое самых распутных учёных того времени, аббат Террасон и де Ламот [106] Ламот — французский поэт, родился в 1672 г. в Париже и получил юридическое образование, но посвятил себя драматургии. Он, как и Фонтенель, сторонник классицизма, произведения его полны ума и чувства. В то время во Франции были известны три брата Террасона: два проповедника, один литератор. Эйнсворт имеет в виду среднего брата, профессора греческой и латинской философии и затем, в 1732 г., члена Французской академии. Он составил себе крупное состояние, спекулируя на паях Лоу. От него сохранились три письма о новой финансовой системе, в которых он превозносил систему. .