Янко Веселинович - Гайдук Станко

— Кто же это сделал? — спрашивали люди.

Тогда вышел вперед Маринко Маринкович.

— Кмет Йова, отче Милое и вы, братья! Иван Миражджич всегда обзывает меня турецким прихвостнем и честит по-всякому, но раз такое дело, то я расскажу вам, что знаю, что видел своими глазами, потому что смолчать — значит согрешить перед богом!

Все с интересом воззрились на Маринко.

— Иван сказал правду, — начал он, откашлявшись. — Я не знаю, сколько денег было у него в сундуке, но знаю, что их украли, потому что своими глазами видел вора.

— Кто он? Кто? — закричали со всех сторон.

— Потерпите, скажу! Вот как это было. Возвращаюсь я вчера пополудни из лесу. Ходил скотину кормить. Поравнялся я с домом Ивана и вижу: Станко выходит из его старой клети.

— Замолчи, турок! — вскрикнул Алекса и кинулся к нему, но люди удержали его.

— Погоди, Алекса, брат, дай рассказать, что я видел! — спокойно сказал Маринко, окидывая его наглым взглядом. — Мне от этого никакой корысти, мне уж умирать пора, братья. Увидел его, но не придал этому особого значения. Ведь он дружит с Лазарем; Иван водит дружбу с Алексой… Чему ж тут удивляться, если они как одна семья?! «Однако ж нет, думаю, здесь что-то неладно!» Смотрю, Станко озирается по сторонам…

— Врешь! Врешь, холуй! — кричит Алекса.

— …нет ли кого поблизости, — не повышая голоса, продолжал Маринко. — Вижу я такое дело, притаился за дубом и стал за ним следить. Крадучись перебегал он от дерева к дереву, пока не добрался до своего двора; там он побежал прямо к конюшне и стал рыться в навозе. «Пойду-ка погляжу, что он там делает», — подумал я, но тут мимо меня промчался Лазарь с пистолетом в руке. Я бросился за ним, но где мне угнаться за молодым парнем? Я только услышал выстрел… Все это, братья, я видел своими старыми глазами и готов поклясться в этом в любом монастыре.

— Лжешь ты, холуй турецкий! — взревел Алекса и вырвался от державших его людей. — Сам все выдумал!..

— Успокойся, Алекса, — вступился кмет. — Он говорит, что видел. А сейчас пойдем к тебе и проверим, правду ли сказал Маринко.

— Пошли, кмет! Пошли, отче Милое! Пошли, братья! Все вы меня хорошо знаете. Росли вместе. Все хорошо знаете моих детей. А ты, Иво, мой старый побратим, знаешь их лучше всех. В твоем доме и вывелись! Все село знает, какие они работники.

И все двинулись к дому Алексы.

С жалостью смотрели люди на печального Алексу. У Ивана тоже было тяжело на сердце. Он уже раскаивался, что не поговорил сначала с самим Алексой.

Подошли к дому.

Петра, как и всякая радушная хозяйка, при виде гостей заулыбалась. Однако когда она увидела насупленные лица, улыбка ее погасла.

— Ступай домой! — приказал ей Алекса.

Она послушно удалилась.

Люди направились к конюшне. Маринко выскочил вперед.

— Кмет, отче Милое! Вот тут он копался в навозе. А я стоял вон за тем дубом.

Там, где копали, навоз был еще рыхлый и влажный — конюшня была сложена из толстых ореховых бревен, и солнечные лучи в нее не проникали.

— Сима, ищи здесь, — деловито сказал кмет и показал палкой на влажное место.

Сима нагнулся и стал рыть.

На лбу у Алексы выступил холодный пот. Сердце сжалось от недоброго предчувствия.

Пятьдесят хозяев стояли здесь, бледные и безмолвные, и сердца их тянулись к Алексе: все хотели, чтоб в навозе ничего не нашлось.

Сима копал. Рука его нащупала какой-то предмет; палец зацепился за шнур. Он потянул и вытащил красный шелковый кошель с шелковым шнуром.

Сима поднял его над головой. Насмерть перепуганные люди не верили своим глазам. Отец Милое подошел к Симе и пощупал кошель.

— Этот? — глухим голосом спросил кмет.

— Да, — ответил Иван.

Кмет взял у Симы кошель, пересчитал деньги и сказал:

— Двести.

— Столько и было, — подтвердил Иван.

Все взгляды устремились к Алексе.

Алекса был бледен и недвижим. Он чувствовал себя так, словно его бедное родительское сердце разом пронзило сто горячих пуль и тысяча острых копий.

— Лучше б у тебя не было сына! — сердито крикнул кмет.

Слова эти, полные укоризны, вывели Алексу из оцепенения.

— Горе мне, старику! — простонал несчастный.

— А где твой выродок? — мрачно спросил кмет.

Алекса показал рукой на гумно, находившееся неподалеку от конюшни.

— Сима, позови его!

Сима ушел. Люди стояли безмолвные, низко понурив головы. Тяжело смотреть на чужое унижение.

Петра вышла из дому. Ее удивляло, отчего все стоят.

— Почему не садитесь? Идите сюда, к столу! Присядьте, выпейте по стаканчику.

Но, увидев бледные лица, она заподозрила неладное. А когда мимо нее вслед за Симой прошагал Станко, то сердце ее сжало страшное предчувствие. И Петра решила присоединиться к толпе.

Увидев сельчан, суровые лица кмета и отца Милое, своих обомлевших родителей, Станко изменился в лице…

— Пришел? — спросил кмет.

— Слушаю, дядюшка Йова.

— Знаешь этот кошель? — И Йова поднес его к глазам Станко.

— Не знаю, — спокойно ответил Станко, всмотревшись в кошель.

— Врешь! — взорвался кмет.

Станко вздрогнул и огляделся вокруг. Хмурые, жесткие лица, застывшие словно у призраков глаза. Он взглянул на кмета.

— Я не вру, дядюшка Йова, что мне за нужда врать?

— Скажешь, это не ты украл?

— Украл?.. У кого же?

— Он еще выкручивается! Прикидывается простачком! Не ты ли украл эти деньги из Ивановой клети и закопал здесь в навозе? И не за то ли Лазарь вчера стрелял в тебя?

У Станко волосы стали дыбом, когда кмет помянул Лазаря. В памяти ожило вчерашнее происшествие. Он смолчал.

— Что ты на это скажешь? — спросил кмет.

Станко молчал.

— Отвечай же!

Он молчал…

— Сима! — приказал кмет. — Свяжи его!..

Станко встрепенулся. В глазах вспыхнул огонь. Он глянул на кмета, потом на остальных. И взгляд его пригвоздил их всех к месту.

— Обожди-ка немного, дядюшка Йова, обожди! — резко сказал он. И быстро, словно олень, убежал в дом.

Через несколько минут он вернулся вооруженный до зубов: пистолеты и ятаган за поясом, в руке ружье.

— Пусть меня свяжет тот, кому надоело жить! — грозно бросил он в толпу.

Никто не шелохнулся. Перед ними стоял не Станко, а молодой див, сильный, как гром, острый, как сабля… Глаза его метали молнии.

— Дядюшка Йова, клянусь богом, я не брал этих денег, я их даже в глаза не видел!

И повернулся к Ивану. Тот задрожал всем телом.

— Иван Миражджич! До вчерашнего дня я звал тебя дядюшкой, но отныне ты мне больше не родня!.. Отец такого сына, как твой, не может быть мне роднёй! Сыну своему поклонись и скажи: Станко Алексич знает, что эта кража — его рук дело! Вчера он хотел меня убить, но бог не допустил. Сегодня он этого не сделает! Поклонись ему и скажи, что я беру его себе на десять лет! Ему нигде от меня не укрыться: ни в дальних краях, ни под землей, ни на небе! Я не успокоюсь, пока не убью его! Клянусь солнцем, что нас согревает!