Нелли Савенкова - Самоборец

— Государь не в себе! Для чего постригаться? Владимир Киевский умер не в чернецах, да сподобился праведного покоя, — горячо заговорил Андрей.

Ему вторил Михаил Воронцов:

— Также иные великие князья не в чернецах преставились, а покой обрели!

Митрополит возражал им, отговариваясь волей государевой, которую надобно исполнить, не прекословя. Но спорщики оттесняли священника, не давали приблизиться к умирающему.

Василий Иванович, не имея сил вмешаться, обратился к Даниилу:

— Я поведал тебе, отец, что хочу быть чернецом… Чего же мне, так долежать? Сподоби меня облечься в монашеский чин…

Однако митрополит уж и сам медлил, раздумывая: ссориться с князем Андреем ему не хотелось — как-то еще все сложится? Кто знает, а ну как станет он государем, брат-то великого князя? Василий Иванович возопил:

— Даниил!.. Так ли мне лежать?! — и принялся креститься: — Аллилуйя, аллилуйя!.. Слава тебе, Боже!..

У государя отнимался язык, уж и слов не разобрать, а он все просил пострижения. Отнялась правая рука, и боярин Михаил Юрьев поспешил подхватить ее, помогая Василию Ивановичу креститься; а спор о пострижении продолжался. Наконец митрополит, вняв мольбам умирающего, решился и послал за монашеским одеянием. Когда одежду принесли, государь уже отходил и был без памяти. Спешно начали службу пострижения. Андрей Старицкий опять, было, возмутился, но Даниил с угрозой глянул на него:

— Не мешай, князь, исполнять волю умирающего! Иначе не будет на тебе нашего благословения ни в сей век, ни в будущий! — и стал постригать испускавшего дух государя.

Когда пострижение было завершено, Василий Иванович затих навсегда. Стоявший ближе всех к нему Шигона после божился, будто видел, как в тот миг от уст государя поднялся дух, ровно дымец слабый, повисел над ним да рассеялся.

Немедля в передней избе митрополит привел братьев почившего государя к крестному целованию на том, чтобы служили они великому князю Ивану Васильевичу, матери его великой княгине Елене Васильевне и жили бы в своих уделах, а государства им под великим князем Иваном не хотеть да стоять во всем заедино. После того Даниил привел к присяге бояр, детей боярских да княжат — всех, кто был во дворце. После того скопом отправились к Елене, чтобы утешить ее в горе. Но она, завидев скорбную толпу, все поняла и упала без чувств.

Великий князь Иван Васильевич в ту минуту безмятежно спал в своей постели, причмокивая во сне и не ведая о свалившемся на него государстве.

Народ толпился в Кремле и на улицах Москвы, несмотря на полночь: все с ужасом ждали горестной вести… И вот ударил большой колокол, распахнулись дворцовые двери, певчие хором заголосили: «Святый Боже!..», горестные крики заглушили их. Народ прощался с великим князем, скорбел о кончине его, рыдал об усопшем и страшился грядущего.

Тело Василия Ивановича положили на смертный одр, и монахи понесли его во храм Михаила Архангела, где сам великий князь ранее назначил себе могилу подле отца своего. Молодая вдова не могла идти, слуги подняли ее на руки. Бояре вместе со знатнейшими князьями окружали гроб. В храм повалили толпы, одни сменяли других, прикладывались к холодным рукам государя, скорбно крестились.

Елена, едва дыша, не чуя себя, сквозь слезы видела нескончаемую череду лиц — они кружились пред нею, голосили, пели… Посреди того кружения лежал супруг ее, чужой, бесконечно далекий… Полно! Да супруг ли то?.. Да она ли здесь?.. Когда окончится сей страшный сон?.. Голова клонится… Воздуху нет…

Князь Оболенский, видя, что государыня вот-вот упадет, приблизился к Елене, обхватил рукой ее тонкий стан, велел:

— Держись, великая княгиня!

От его крепкой руки словно силы прибавились, разум прояснился. Елена явственнее ощутила горе и пустоту в груди, но уже не мелькали пред нею лица в немыслимом кружении. Боже! Как она устала! Устала ждать, чем завершится болезнь государя. Устала страшиться своей да сыновней участи… Пусть будет то, что Бог даст, она примет все. Покойное безразличие овладело Еленой, она позволила увести себя во дворец, уложить в постель и забылась долгим сном.

Пробудившись, Елена не могла распознать, где сон, где явь: тут и там одно горе. Нету больше Василия Ивановича… Давно ли, усадив Елену рядом с собою, назвал он ее великой княгиней. Вспомнились венчание, веселая свадьба. Могла ли она подумать, что вот так скоро все закончится?! Хотелось зарыдать, да слез не было, видно, все выплакала в те месяцы, что хворал великий князь.

Елена безвольно откинулась на постели. Тишина… Пустота… Все покинули ее: карлы с карлицами куда-то исчезли, даже спальницы нет в опочивальне.

В сенях послышался громкий шепот: там кто-то спорил… Потом вошла боярыня. Заботливо склонившись к Елене, она поглядела, не спит ли та, спросила:

— Как почивала, великая княгиня?

— Плохо, — жалобно ответила Елена, — горько, пусто… С кем ты в сенях шепталась?

— Князь Телепнев-Оболенский пожаловал. Сказывает, спешное дело, государево. Примешь ли?

Елена молчала, глядя на расписную подволоку. Вот уж и бояре к ней приходят. Прежде-то, при Василии Ивановиче, они и не помышляли в терем его супруги являться. Ныне все дозволено…

Боярыня, не дождавшись ответа, решила:

— Так я ему скажу, пусть уходит?

Елена будто наяву почувствовала крепкую руку, которая поддержала ее в церкви, придала ей силы выстоять в скорбный час.

— Постой, Лизавета. Приму князя. Пособи-ка подняться да обрядиться.

Боярыня помогла Елене встать, оправила на ней сорочку, надела поверх приготовленное заранее траурное багровое платье, волосы спрятала под убрус. Вывела великую княгиню в приемную комнату и, усадив на столице, подвинула ей под ноги скамеечку.

— Зови, — велела Елена.

Не успела боярыня удалиться в сени, как тут же появился князь Телепнев-Оболенский. Одетый в темный суконный кафтан, подпоясанный черным шелковым кушаком, князь будто стал выше ростом. Ласково и печально смотрел он на государыню, жалея несчастную: в лице ни кровиночки; зеленые очи, всегда яркие, точно вылиняли; уста скорбно поджаты.

— Прости, великая княгиня, что сон твой нарушил. Здорова ли? — поклонился князь.

— Божьей милостью… — глядя мимо него, откликнулась вдова.

— Прости, что приступаю в сей скорбный час. Ведаю: не до меня тебе ныне, Елена Васильевна; да привела меня нужда, без коей не обеспокоил бы. — Оболенский замолчал, ожидая вопроса, но вдова, тяготившаяся своими думами, ни о чем не спросила. И князь продолжил: — Ведомо ли тебе, Елена Васильевна, что государь в духовной своей грамоте определил опекунов малолетнему Ивану Васильевичу?

— То воля великого князя, — отозвалась она безразлично.

— А Дума боярская? Неужто мы себя запятнали, коли нам доверия нет, кто править станет? Спор великий начнется: доселе Дума приговаривала, а ныне что? Кому государь власть дал? Худородным, Шуйским да…