Нелли Савенкова - Самоборец

— А Бог?! Елена, Господь покарает тебя! — не сдавался Глинский.

— Пред Господом отвечу, не пред тобою, — отмахнулась правительница.

— Василий Иванович с небес взирает на тебя, жену свою неверную… — прибегнул к вескому доводу князь.

— Не поминай Василия Ивановича устами своими нечестивыми!

— Отчего уста мои нечестивы? До сей поры правду сказывал!

— Это ты правду сказывал, дядюшка?! Во всем свою корысть ищешь. Ты изменник ведомый, аль запамятовал, как Василия Ивановича в ино время предавал?

— То по молодости — глуп был. Опосля же верно ему служил. Тебе-то разве изменял? Я супругу твоему Василию Ивановичу в его смертный час клялся беречь тебя и сынов ваших и свято верен сей клятве!

— Ну и береги! — гневно перебила его великая княгиня. — От врагов да злоумышленников сохраняй. А ты чего ж? Ты сам супротив меня?! К ворогам моим да злоязычникам пристал? Слушаешь, чего люди сказывают, а того не ведаешь, что Иван Оболенский мне опора.

— Я твоя опора — не Оболенский! — вскричал Михаил. — Брось его, неужто стыд забыла?

— Все, дядюшка! Сама за себя решаю. Ступай! — правительница властно указала ему на дверь.

— Ну, гляди, Елена! — с угрозой молвил Глинский, сверкнув очами, и вышел.

Великая княгиня тут же повелела призвать к себе Оболенского и поведала ему о разговоре с дядюшкой. Князь, подумав, заключил:

— Знать, худое замыслил Михайло… Упредить его надобно.

— Как же — худое? В сердцах сказал, раскается опосля.

— Нет, душа моя, — Иван приобнял ее. — Глинский — старый лис, он добром от власти не откажется, под твою дуду плясать не станет.

— Но ведь он дядя мой, государю дед… Родная кровь!

— У власти не бывает родных! Вспомни Юрия Дмитровского… Нет, князь Михаил опасен. Неужто ты еще того не уразумела?

— Не знаю… — задумчиво произнесла Елена. — И что же нам делать?

Оболенский согнулся в поклоне.

— Тебе решать, Елена Васильевна. Мой совет — отнять у Глинского волю. Посидит в темнице, подумает. А как милости попросит, можно будет и выпустить.

— Так вот взять да в темницу кинуть? — усомнилась правительница. — А что в вину ему поставить? Не простой дворянин — Дума заступится.

— В Думе я старший боярин, что скажу, то поддержат, — заверил князь.

Елена вспомнила, как совсем недавно такие же слова сказывал ей Глинский про опекунский совет. Вправду, властолюбив дядя непомерно, а ныне еще и обижен ею. Кто ведает, к чему его обида обратит?

— Скажем, будто замыслил Михаил государством овладеть, — предложил Оболенский. — Чай, не слишком ошибемся: изменник знаемый!..

— Не ошибемся… — задумчиво повторила Елена. — Да, ежели дядя почует опасность, он на все решится…

— Доверься мне, Елена Васильевна, я оберегу тебя и государя, — приобнял ее боярин.

Елена молча кивнула.

Михаил в гневе метался по горнице. Ох, не помыслил, просчитался! Думал, племянница его слушаться станет, мнил за нею стоять, своею волею править. Оболенский опередил, притворился, будто любит Елену… Она хоть и великая княгиня, да по уму баба недалекая. Много ли нужно-то? Ласковый взгляд да любезность — вот и сдалась. И нет ему, родичу ближнему, ныне места возле нее!.. Да неужто? Вот так все бросить, когда уже вершины достиг, до престола рукой подать! Нет! Не бывать тому! Не для того он, Михаил, в Московию возвернулся, племянницу за великого государя отдал. Чего делать-то? Помыслить надобно. Ничего, он придумает. Будет править, будет!

— А ну как Оболенский не допустит? — вслух рассуждал Михаил. — Как-то бы обойти его… Елена мешает… Ивана бы на свою сторону привлечь, государя. Да Иван мал — не заступник. А ежели…

Князь внезапно остановился, пораженный легкостью решения. Ведь Иван Васильевич — малолетний государь, а Елена — при нем лишь правительница. А как не станет ее?.. Василий Иванович покойный сам назначил опекунский совет. А ежели не будет Елены — опекуны править должны при Иване, волею его отца. И там уж он, Михаил Глинский, сыщет повод у власти встать. Да, Елена под влиянием Оболенского становилась для него опасна…

— Что ж, не обессудь, милая, знать, пришла пора распроститься, — зловеще прошептал князь.

Придя к такому решению, Глинский ухмыльнулся и деловито принялся строить планы о том, как лишить Елену жизни. Его не смущало, что она ему родная племянница: коли встала на его пути к власти, сама виновата… Размышления Михаила прервал неожиданный шум на дворе и в сенях. Князь кликнул холопа:

— Эй, кто там? Гришка! Чего расшумелись?

Дверь резко распахнулась, ударив кованой ручкой о стену. Пред Михаилом появились вооруженные люди, в которых боярин узнал государевых окольничих. Первым вошел в горницу князь Хвостов, хмуро оглядел хозяина.

— Не обессудь, Михаил Львович, указом правительницы да приговором боярской Думы велено заключить тебя в темницу.

— Чего?! Это… как же?.. Чего ж такое?! — гневно взревел Михаил. — Меня?! Меня в темницу?! Да за какие такие грехи?!

Хвостов достал из-за пазухи свиток, протянул его Глинскому. Тот торопливо развернул бумагу, начал бегло читать:

— «Мы, великий князь и государь Московский… правительница… думные бояре… князя Глинского Михаила Львова… за тайные его замыслы овладеть государством Московским да выдать латинянам семью государеву…» — не дочитав, Глинский возмутился: — Чушь! Наговоры! Елена!.. Я тотчас соберусь и поеду к великой княгине. Я поговорю с нею, оправдаюсь… Ох, оклеветали, изверги!.. Оклеветали!

Окольничие обступили князя. Хвостов покачал головой.

— Соберешься, да не во дворец поедешь, а в темницу: велено не выпускать тебя, охранять.

— Да я… я!.. Гришка! Иван! Где вы, слуги мои? Где друзья?

Никто не явился на зов его, и Михаил, пометавшись, сник, позволив увести себя. Ни в сенях, ни на крыльце, ни во дворе не было видно ни одной живой души. «Ровно крысы разбежались… Может, вывернусь еще? Не из таких передряг выбирался. Ох, Елена, не то творишь!..»

Одновременно с Глинским в темницы посадили и других опекунов — бояр Михаила Воронцова да Михаила Юрьева. Опекунский совет притих.

В большой палате собралась Дума. Вдоль стен на лавках сидели бояре, смущенно чесали в бородах, вздыхали, перебирали перстами: Оболенский только что сообщил им об измене Глинского. Елена лихорадочно теребила-дергала концы убруса, сидя подле сына — государя Московского, непоседливо вертевшегося на высоком кресле.

Наконец заговорил Василий Шуйский, обратившись к Оболенскому:

— Ты, Иван Федорович, больно складно про Михайлу Глинского обсказал. Да, знаемый он изменник в прошлом, и что ныне крамолу творит, тому можно поверить. А вот почто бояр Воронцова да Юрьева в темницы кинули? С Глинским они не родня, — Шуйский многозначительно покосился на Елену, — в смуте не замечены. В чем их вина?