Нелли Савенкова - Самоборец

— Дозволь, князь, отлучиться. Авось поможем Анне Федоровне…

Наместник с надеждой посмотрел на своего тиуна:

— Поможем? Али надумал чего?

— В Усолье Камское поеду, оттуда повитуху привезу.

Князь разочарованно отмахнулся:

— Какую повитуху? Еще одну?! Вон они собрались: охают, причитают, да все без толку. То в баню Аннушку неси, то в горницу! А она ни там, ни там разрешиться не может.

— В Усолье повитуха знатная, бабам изрядно помогает, — заверил Аверьян. — И не таких выхаживала! Дозволь, князь.

— А хоть и знатная! Покуда туда да назад проездишь, не успеешь: помрет Аннушка… — слезы заблестели в глазах Ивана Андреевича. Внезапно он решительно вскинул голову: — Ан вдруг да успеешь, даст Бог?.. Что ж, поезжай, Аверьян, чего сиднем сидеть без толку! Верховых с собой возьми: помогут, коли что. Волки ныне лютые…

Княжеского напутствия Аверьян уже не слушал. Он выскочил за дверь, на ходу нахлобучив лисий треух, и вскоре ехал в санях по плохо укатанной заснеженной дороге туда, где не был пять лет, где жила Ульяна и где осталось его сердце.

Немало всего случилось с Аверьяном за минувшие годы, рассказать — дня не хватит. Ездил с наместником в Москву, видел самого государя, теперь уж покойного, да супругу его, и нынешнего великого князя — еще в пеленках. Иван-то Васильевич и ныне мал, как правит государством-то? Помогай ему Господи!.. Из столицы тогда вернулись вовремя, успели отразить набег сибирцев, которые сожгли Покчу. Пришлось оставить пепелище да перебраться во вновь устроенный город Чердынь. Там, за крепостными стенами, и обосновался наместник государев князь Иван Ковер, оттуда управлял он Пермью Великой. Сам ездил мало, больше слуг своих рассылал с поручениями да старост принимал, тех, кто сами являлись, на слуг его жалуясь. Судил да рядил князь здешних жителей, оборонял, когда нужда была, службой кормился…

Жизнь шла своим чередом, дело не стояло. Государевы гонцы наезжали с грамотами, от них узнавали в Перми последние московские вести. Думал князь, что новое правительство сменит его с наместничества, уже к отъезду приготовился, ан нет, будто забыли о нем. Известили о кончине Василия Ивановича, взяли клятву в верности Ивану Васильевичу, и — служи дальше, князь.

Тиун наместничий Федор, недруг Аверьянов, помер от ранения еще в Покче, оставив по себе сиротой дочку Аннушку. Князь, полюбив девицу всем сердцем, женился на ней, а тиуном, взамен Федора, Аверьяна сделал. Наместник, хоть многие слуги его были дворянами московскими, безродному честь оказал — и не прогадал: был Аверьян верным князю — стал как пес преданным. За хозяина мог в горло вцепиться, жизни лишить, коли случится. Сам себя не узнавал Аверьян: ожесточился, озлобился, подати да корма собирал без поблажек. Когда крестьяне иль посадские просили повременить, срок давал короткий, да после взыскивал сполна. Если князь посылал его вместо себя судить, приговаривал без пощады, но справедливо. Его боялись, от него таились, и молва о новом тиуне пошла нехорошая, недобрая.

Лишь в Усолье Камском нового тиуна не видывали. Не ездил туда Аверьян, сразу попросил наместника:

— Не принуждай меня, Иван Андреич. Куда угодно, хоть в пекло, но в Усолье — ни ногой! Не могу я, князь, там судить да корма сбирать. Не под силу мне…

Ковер не настаивал, как и не допытывался о причине такого категорического отказа, посылал в Усолье других слуг, а то и сам собирался да отъезжал. Порой он с беспокойством поглядывал на тиуна, в глазах которого небывалая тоска сменялась звериной лютостью. Остатки жалости Аверьян топил в вине, пил много, хмелел не скоро и забывался тревожным сном, а наутро с тяжелой головой да хмурый обличьем появлялся перед наместником.

— Жениться тебе надобно, — втолковывал ему князь, — живешь без семьи, без детей. Вот сосватаю тебе девку посадскую да велю венчаться. Ну? Вся злость разом и пройдет.

Аверьян криво усмехался: какую девку, на что ему семья? Сызмала один, так и жизнь пройдет. Пробовал уж раз — не вышло, до сей поры Ульяна в сердце сидит, не выкинуть. Знать, забыла уж его, детишек народила да живет со своим Никитой, бес ему в ребро! Ныне бы он того Никиту, как сверчка: раз — и нету! Потому и боялся в Усолье ездить, подале от соблазна…

Ныне спешил туда не по службе — по жизни надобность. Аверьян твердо верил: спасет Акулина-повитуха наместничью жену, выходит. Усольские бабы только что не молились на нее — это тиун княжий помнил твердо, хоть и время минуло.

Долгая дорога, тяжкие думы… Как-то встретит его Усолье? Увидит ли он Ульяну? И что она ему молвит? А может, мимо пройдет и не взглянет?.. Кони бежали резво, несмотря на рыхлый снег. Рядом с санями верхом ехали бережатые — братья Иван да Степан Могильниковы. Аверьян привык брать их с собой, доверяя во всем: не раз выручали его братья, и теперь они зорко поглядывали по сторонам — не покажутся ли волки, готовые тотчас же пристрелить их.

Аверьян, очнувшись от дум, встревожился: что-то долог путь, должно бы Усолье показаться, уж все деревушки проехали. Успеть бы до сумерек обернуться… Наконец впереди меж деревьями тиун увидел высокую въездную башню-стрельницу, от которой в обе стороны уходил тын из заостренных бревен — острог. Аверьян услал братьев вперед объясниться со сторожами, чтобы ему, как подъедет, без задержки отворили ворота. Да, верно, самому надлежало все сладить: когда его сани подкатили к стрельнице, ворота были чуть приоткрыты, а Иван да Степан, спешившись, мутузились со сторожами.

Аверьян, выскочив из тулупа, бросился разнимать дерущихся. Прикрикнул на враз присмиревших братьев, оттащил от них упиравшихся усольцев и, ухватив за воротники козьих кожухов, глянул в их лица. И вдруг воскликнул радостно:

— Гришка! Васятка!

Мужики, оправляясь и отряхивая заснеженные шапки, насторожились. Покосились на гладкое лицо приезжего, на его холеную бороду и, не узнавая, переглянулись. Аверьян расхохотался:

— Не признали, чай? Неужто я на себя не похож? Годов-то немного минуло… Али запамятовали, как плясали под мою свирельку, как учили меня соль варить да потешались неумению моему…

— Аверьянко?.. — недоверчиво спросил Григорий.

— Ну! Он самый! — Аверьян, раскрыв объятия, ринулся на сторожей.

Мужики, крестясь, испуганно отступили.

— А-а… мы уж тя похоронили… Аверьян… Охотники суму твою нашли, а… от тебя ничего не осталось… ни косточки… ни клочочка. Думали, волки тя задрали… А оно — вот как… Живой, стало быть?

— Ну! Мужики! Живой я, пощупайте… Здоровый! — однако, вспомнив о нужде, с которой прибыл, и враз нахмурившись, Аверьян оборвал сам себя: — Ну да недосуг мне ныне: из Чердыни за Акулиной-повитухой наместник прислал. Отворяйте-ка ворота. Поживее!