Нелли Савенкова - Самоборец

— Так-таки в капусте? — не поверил тиун.

— Вот те крест! Идет, сказывал, на огород, а тама взаместо капусты я лежу… Он поначалу даже испугался…

— Вот бы и мне такую-то в капусте сыскать, — помечтал Аверьян.

— А ты получше ищи, дядька, — посоветовала Марьянка. — Ты за матушкою моею пришел?

— Как сведала? — удивился тиун ее смышлености.

— У-у, за нею завсегда приходят: у кого хворь, тот и посылает.

— Мы с нею на лошадях поедем.

— Далеко ль? — встрепенулась девочка.

— В Чердынь, город такой, слыхала?

— Слыхать слыхала, а видать не видала, — Марьянка вздохнула. — Ты мне матушку-то возверни, не то я плакать стану!

— Возверну, не плачь, птаха, — Аверьян опять погладил девочку по голове.

Ввалился запыхавшийся Фомка, что-то передал Акулине, та захлопнула крышку сундучка, заключила:

— Ну, все, я готова, можем ехать, — подхватила Марьянку на руки, поцеловала, а Фомке наказала: — За избой глядите, печь топите, еду варите, козу доите да птицу кормите. Марьянка, за хозяйку остаешься. Коли чего не заладится — к тетке Софье беги, она поможет. И ты, Фома, ей пособи, Марьяне-то. Да в корчму не заглядывай! — строго погрозила пальцем супружнику.

— Не-не, Акулина… я сторонкой-сторонкой, — затряс бороденкой Фомка.

— Ведаю я твою сторонку. Вижу, не дождешься, когда съеду. Гляди у меня, Фома! Марьяне одной не управиться… Ну, прощайте покуда, — Акулина перекрестилась, поклонилась в избу и вслед за гостем вышла.

Аверьян торопился и на сей раз не глядел по сторонам. Так и не увидел он, как на крыльцо Никитовой избы вышла, кутаясь в шубу, молодица да пристально посмотрела через забор на проезжающие сани. Не до молодицы тиуну, у него сейчас одна забота: побыстрее довезти Акулину и — дай Бог ей силы! — спасти жену наместника.

Аверьян нещадно хлестал лошадей, торопился: солнце вот-вот сядет, а там — короткие сумерки да голодные волки… Повитуха, закутанная в тулуп, всю дорогу молчала и, лишь когда приблизились к Чердыни да тиун перестал гнать что есть мочи, многозначительно произнесла:

— Аверьян, ты чего, так и не спросишь?..

— О чем? — не оглядываясь, обронил тот.

— Аль не ведаешь, об чем?

— Не ведаю, Акулина, толком сказывай.

— Об Ульяне…

Аверьян зло стегнул лошадей, обернулся к повитухе, кинул с бравадой:

— Нечего мне про нее спрашивать. Мужняя жена… Чего говорить?

— Ну гляди-гляди… Мужняя-то — да…

Дальше ехали молча. И уже в наместничьем дворе, когда Аверьян помогал повитухе выбраться из саней, та сообщила, будто разговор не прерывался:

— Она-то по тебе убивалась, как сведала, будто волки тя задрали…

— Уж и убивалась?! — не поверил тиун. — Так убивалась, что сына Никите родила!

— Как про сына сведал?

— Ведаю… сам видел, — горько усмехнулся Аверьян, проводя повитуху в наместничьи хоромы.

— Ну, там не один сын — двое, да еще дочка.

— Ну вот! А ты молвишь: убивалась… Не говори более про нее. Не желаю слушать!

Аверьян ввел Акулину в светлицу, где сидел, спрятав лицо в ладонях, потерявший всякую надежду наместник.

— Вот, князь, повитуха, о коей я сказывал.

— А-а, — Ковер рассеянно глянул на нее меж пальцев сведенных рук и отмахнулся. — Аннушке уж никакая повитуха не поможет. Разве чудо какое спасет… Чудо!.. Я всех повитух выгнал…

Акулина без суеты сняла верхнее платье, деловито раскрыла свой сундучок, плеснула из стоявшего в нем туеска что-то на руки — в светлице приятно запахло летом — и, потирая ладони, проворчала:

— Ишь, выгнал он повитух! Скор зело… Нечего бабу прежде времени на тот свет отправлять! Ведите меня к ней.

Князь недоуменно взглянул на тиуна, покорно поднялся и самолично повел Акулину в покой к жене.

Анну уже положили под образа, причастили, и священник читал над ней отходную. Повитуха оттеснила попа, склонилась над женщиной, ощупала: та вся пылала, бормотала невразумительно сквозь частое прерывистое дыхание; сердце билось неровно и сильно; дитя в утробе не шевелилось.

Акулина потихоньку начала мять живот страдалицы, что-то приговаривая. Затем извлекла из своего сундучка четверговую свечу, зажгла от лампады, посыпала в огонь щепотку соли, таинственно зашептала что-то… Наместник, завороженный ее движениями, застыл посреди комнаты. Обернувшись к нему, повитуха распорядилась:

— Вели, князь, принести воду вареную да ледяную, а сам ступай. Все идите отсюда. Пущай в сенях бабы побудут; когда занадобятся — я покличу.

Спокойные, уверенные движения повитухи, ее сосредоточенность и явное знание ремесла вернули наместнику веру в добрый исход родов, в излечение жены.

Никто не мешал Акулине, никто не ведал, что свершает она за прикрытой дверью. В сенях шептались бабы:

— Видать, знахарка… И где Аверьян разыскал-то ее? Сам ровно колдун глядит — завораживает. И сия… одного поля… Ой, уморит она Анну-то!.. С нами крестная сила!

— На самого князя, слышь-ка, кричала: мол, чего бабу хоронишь…

— Вот-вот… А Гавриилу не дала отходную дочитать — выгнала. Никому входить не дозволила, покуда не позовет.

— Я, как воду приносила, видала: вливает чего-то Анне в глотку… Масло вроде? А та не в себе, бормочет, булькает… Я сказываю: не помочь ли? А она, знахарка-то, зыркнула эдак вот да отправила меня оттудова. Иди, мол, не мешай!..

— Из вареной-то воды, знать, отвар травяной делает? Я слыхала, есть травы такие — выпьешь, так дите само выскакивает, а ты и не чуешь… Глядь: а оно уже рядом лежит.

— Об травах не ведаю… А чтобы дите выдавить, она, знать, княгиню тискать да вертеть станет?

— Чего ж повитухи-то в три дня не выдавили?

— Знать, не срок…

— А сия выдавит, коль не срок?

— Ну, она, вишь, кака здоровая! Чего и выйти не должно, выдавит…

— Поглядим… Дите-то родится, а у Анны еще и огнея, ее-то излечит ли?

— Я так скажу: ежели сия повитуха княгиню выходит, ей либо Бог, либо — прости, Господи! — черт помогает.

Миновала ночь. Наконец Акулина, уставшая, вспотевшая, высунулась в сени:

— Воды! Живо! Да поболе! У князя сын родился…

Бабы переполошились: одна поспешила в поварню за горячей водой, другая — на родник за ледяной, третья — к наместнику с радостной вестью. Измученный в ожидании неизбежной смерти супруги, князь поначалу не поверил и просил повторить, правда ли то, а после сам прибежал, да Акулина не пустила его к жене. Высунувшись наполовину из-за двери, она строго велела:

— Ликуй, князь, да сторожко, Бога не искушай! Супруга твоя шибко недужит, без чувств лежит: огневица с трясовицею одолели ее, да кровь унять не могу… На реке лед вели нарубить, покрошить да мне скоренько доставить. Ты не отчаивайся, князь! Бог даст, справимся!

— Сколь ждать-то? Когда ее на ноги поставишь? — нетерпеливо сведал Ковер.