Нелли Савенкова - Самоборец

— У-у, куда хватил — на ноги! — усмехнулась Акулина. — В себя бы привесть да лихоманку отогнать… Сколь ждал — еще погоди…

— Не помрет моя Аннушка? — с надеждой воззрился на нее наместник.

— А сие, князь, как Бог допустит, — пожала круглыми плечами повитуха.

— А дите-то как?

— Бабы его тебе скоро принесут. Все, князь! Вели лед нарубить да молись, — и захлопнула перед ним дверь.

Ульяна ночь спала худо: виделось что-то страшное, чужое. Она металась в постели, стонала, кого-то звала… Наутро не смогла вспомнить свой сон, но в душе осталось недоброе чувство, будто кто-то ошептал ее. Не случилось ли чего с Никитою? С вечера они с несколькими усольцами пошли промышлять волков.

Сколько себя помнит Ульяна, здешние мужики всегда с волками враждовали и придумали свою охоту Осенью копали ямы за слободой в мелколесье, забрасывали их кучами хвороста, оставляя отверстия. В охотничью пору хоронились в тех ямах, а неподалеку кидали палую лошадь. Волки прибегали на падаль, а мужики, таясь в ямах, стреляли их. Стрелы для того промысла брались особые, с зазубренными наконечниками, чтобы зверь вытащить не смог. По кровавым следам люди находили раненого хищника, добивали и тащили его в слободу. Многие бабы в Усолье с той охоты в волчьих шубах ходили.

В лунную ночь, какая ныне была, окрест хорошо видать. Знать, добыли зверя мужики? Да чего-то долго не возвращается Никита… Уж утро, рассвело почти. А ну как сон в руку?! Господи, помилуй! Ульяна принялась усердно молиться перед образами:

— Оборони, Господи, отведи беду! Матерь Божия, заступись!..

Доверившись Богу, она встала с колен и спустилась в нижнюю комнатку-клеть, где на широкой печи спали дети — Сережка, Алешка да Верочка. Ульяна размашисто перекрестила детишек и направилась в поварню.

Данила уже затопил печь, поставил на огонь котел с водой. Увидев хозяйку, он молча наклонил нечесаную голову и пошагал в хлев — дать животине корму да подоить Пеструху. Ульяна, вспомнив ночной страх, повздыхала, осенилась крестом и принялась за стряпню. Иваниха намедни прихворнула, а нанимать другую стряпуху, как того хотел Никита, Ульяна не стала — сама готовила и оттого была счастлива. Ей нравилось, как пышет жаром печь, как потрескивают дрова да бурлит вода, как из разных припасов получается вкусная снедь, а из муки да воды печется дивный хлеб.

Проснулись дети, прибежали в поварню и ну играться в узком проходе. Опасаясь, как бы не опрокинули на себя кипяток, Ульяна усадила их за стол. Поглядела с любовью: три светлых головушки, глазки — серые у Сережки, васильковые у младших. «Мои детушки», — ласково подумала Ульяна. И пусть не любит она Никиту, но благодарна ему за детей всем сердцем. Что бы она без них делала, как бы жить стала? Не представить ей себя без своих кровиночек!..

От дум Ульяну оторвал Сережка:

— Матушка, страсть есть хочется…

— Да-да, сей же час накормлю, — встрепенулась она. — Вот вам, мои детушки, каша — с пылу, с жару, сладкая!

Вошел Данила с полным подойником, поставил его на лавку, пробурчал, едва размыкая уста:

— А вот и молочко парное.

Наскоро заглотнув кашу, хлебнув молока, Сережка схватил ломоть хлеба и ринулся из поварни, кинув на ходу:

— Я до Марьянки!..

— Оденься теплее! — вдогон велела Ульяна.

Вот ведь, с Марьянкою Акулининой ее сын не разлей вода. Другие девочки в куклы играют, в соломенные да деревянные, а эта везде с мальчонками носится. И куда Акулина глядит?

Младшие тоже выскочили из-за стола, побежали на двор помогать Даниле грести снег. Ульяна осталась одна с котлами да чанами. Где же все-таки Никита? Сердце стучало все тревожнее, беспокойство усиливалось. Тут со двора донеслись громкие голоса, радостные детские крики да яростный собачий лай. Ульяна выглянула из поварни и возблагодарила Господа: вернулся муж, живой и здоровый!

Кинув добычу посреди двора, Никита с тремя мужиками суетился возле трофеев. Добрая была охота! Данила, перестав грести снег, с любопытством уставился на оскалившиеся морды мертвых волков. Вокруг носились Алешка с Верочкой, Кусайка остервенело лаял и рвался с цепи.

Никита зашел в поварню, зачерпнул ковш воды, выпил взахлеб. Переведя дух, поглядел на жену и досадливо выговорил ей:

— Сызнова ты здесь? Своеволишь!..

— Что же делать, Никита? Иваниха-то недужит, — виновато развела та руками.

— Ты ведаешь, Ульяна, не желаю я, чтобы ты в поварне работала, ровно баба простая.

— А я и есть баба простая, — улыбнулась Ульяна.

— Ты моя жена! Уж я как-нибудь на свое-то богатство могу работных нанять?

— Нанимай! Чего ж ты меня изводишь, Никита?! За что ни возьмусь — то не так, это не этак! Не могу я сиднем сидеть — со скуки помру! — жалобно воскликнула Ульяна.

— Куделю пряди, ткать начни! — велел Никита.

— На что? — она сердито сдвинула брови. — От тканей заморских сундуки ломятся! Что холстов беленых, что полотна тонкого — не меряно! Утиральников одних расшитых — все Усолье утереть можно! На что ткать-то?!

— Дети у нас, Ульяна, пущай у них все будет…

— Пущай… — устало согласилась женщина, сняла передники отправилась в горницу. — Нанимай, кого хошь…

Никита вышел во двор, подозвал Данилу:

— Ступай к Ивану Босову, он в варнице должон быть. Скажи, мол, хозяин зовет его жену… Как ее? Пелагея вроде? Зовет, мол, его жену Пелагею к себе в поварне работать.

— А маманя моя, — забеспокоился Данила, — как оправится от хвори, чего делать станет?

— И ей дело сыщется, — заверил Никита, — не оставлю. Ступай.

Данила ушел. Постояв в раздумье, Никита приблизился к мужикам, которые прямо тут, во дворе, сдирали с волков шкуры. Алешка и Верочка с любопытством следили за кровавым действом. Никита брезгливо поморщился, велел детям:

— В дом идите, к матери.

— Тятенька, ну мы поглядим! — просительно закричали те. — Мы мешаться не станем — шибко хочется поглядеть-то!..

— Делайте, чего хотите, — махнул рукой отец и сам пошагал в дом.

Никита досадовал на себя: отчего у него с Ульяною все не ладится, что ни скажет — невпопад, что ни сделает — все не в радость? Ведь как лучше хочет. Зачем ей с тяжелыми котлами возиться? Вон, у Иванихи спину прихватило — от поварни небось. Его бы воля — посадил бы Ульяну в золотую клетку да любовался ею. Цены себе баба не знает и мужа не слушает. Сидит вот теперь, в окно глядит… Плачет, поди?

Никита подошел к жене, обнял за плечи. Та не обернулась, даже не пошевелилась.

— Почто ты, Ульяна, ровно замороженная? — укорил солевар. — Чего тебе недостает? Не бью я тебя, не попрекаю, все для тебя делаю… Люблю пуще жизни, пуще света белого!..

— А богатство свое любишь шибче, — глухо проговорила Ульяна. — Верно про тебя люди молвят: непрост ты, Никита. Не открылся ты никому… Чего сам желаешь, ведаешь ли? Вот я тоже думаю: какого ты роду, каких корней? Где дом твой? Ровно ниоткуда взялся в Усолье нашем, непохожий на всех… Отколе у тебя богатство такое? Дом поставил, варницы купил и еще не оскудел… Наши мужики издавна соль варят, а богаче тебя не стали… Скажи, Никита.