Нелли Савенкова - Самоборец

— Не-е, тетка Ульяна! Матушки вовсе нету… Я ныне сама убиралась! Даже козу доила! — с гордостью похвасталась Марьянка. — А батюшка в корчме…

— Где же Акулина-то? — удивилась Ульяна.

— Ее дядька увез! В Чердынь!

— Какой дядька?

— Черный… с ножом. Дядька тот добрый! Он мне опосля пряник привезет. Да матушку, сказывал, возвернет.

— И когда ж возвернет?

— Про то не сказывал!.. Скоро, знать?

— Ну-ну, забавляйтесь…

Узнав, что повитуха, по всему, отправилась по своему ремеслу, Ульяна решила повременить с травкой для Никиты. Когда Акулина воротится, о ту пору и траву возьмет, и расспросит ее про Чердынь: любопытно ведь, как там люди живут. Сказывают, большой город поставили, укрепили шибко. Прежде-то так себе, невелик посад был, а ныне князь-наместник там обосновался. Вот бы поглядеть на его хоромы!.. Надо же, и оттуда за Акулиною присылать стали! Добрая слава, знать, вперед человека бежит. Скорей бы свидеться с нею: страсть охота порасспросить!

Прожив в Чердыни две седмицы, Акулина хоть и не поставила княгиню на ноги, но выходила ее своими снадобьями. Если бы не слабость, не позволявшая Анне Федоровне вставать, то можно было бы сказать, что та полностью оправилась. Не видя более в себе надобности, Акулина обратилась к наместнику:

— Все, князь. Пора мне возвращаться в Усолье.

— Повремени! — попросил Ковер. — Княгиня-то еще слаба… Ей твоя помощь надобна.

— Теперича уж без меня обойдется, — заверила его повитуха. — Я травы оставлю, слугам твоим скажу, как заваривать. Их пить будет — силы прибавятся. А в Усолье меня, я чай, бабы ждут не дождутся. Им-то, окромя меня, никто не пособит. Так что, князь, давай прощаться! — заявила она непререкаемо.

— Что ж, Акулина, неволить тебя не стану, — согласился Ковер. — Коли надобно, поезжай. Поклон тебе от меня великий, и спаси тебя Господь за Анну, за сына нашего да за меня самого. Ты и меня спасла. Не найти мне платы, тебя достойной… Вот, прими!..

Подал князь Акулине золотые серьги с каменьями и два свертка: с сукном аглицким да зорбафом — парчой персидской. Повитуха обомлела: никогда еще плата за ее ремесло не была столь высока.

— Спаси Господь и тебя, князь, — Акулина приняла дары с поклоном, — за высокую цену. Коли надобность во мне случится, зови. Вмиг приеду.

— Да и ты, Акулина, не забывай: коли нужда какая станет, проси, пособлю. Я ведь наместник государев, мне многое подвластно.

На том и расстались. Довольная, Акулина возвращалась в Усолье. Аверьян на сей раз сам ее не повез, отправил слуг. Приобняв повитуху, он сказал на прощание:

— Ты ведь все разумеешь, Акулина. Душа моя к Ульяне рвется, да у нее своя доля. Ты ей обо мне не сказывай, не тревожь ее.

— Ты, Аверьян, женился бы, нельзя одному-то… — посоветовала ему повитуха.

— Женюсь… Теперь женюсь, — заверил тиун. — Как увидал вашу Марьяну, свою такую же захотел.

— Знать, есть на примете какая девица? — лукаво улыбнулась Акулина.

— Мне все едино, — отмахнулся Аверьян. — Сердце-то мое не со мною… Кого князь сосватает, на той и женюсь.

— Нешто без сердца-то можно?..

— А как же, и без любви люди ладно живут — сама, поди, ведаешь? Ну, прощай, Акулина.

Троекратно поцеловались. Повитуха села в сани, Аверьян заботливо укутал ее тулупом.

— Поезжай с Богом! — пожелал он и строго велел слуге: — Иван, вы в Усолье не задерживайтесь, возвернитесь тотчас. Завтра поутру в Искор с князем поедем.

— Мы скоро! — пообещал тот и лихо взмахнул кнутом. — Н-но-о, милые!..

Легкие сани, отлетами взвихряя снег, быстро понеслись вперед. Верховые стражники поскакали следом.

Ульяна потеряла уже всякое терпение дождаться Акулину, когда заскочившая с мороза Марьянка сообщила радостно:

— Матушка возвернулась! Ровно боярыня, сказывает, в санях расписных ехала. Да с бережатыми! Во как! — щеки девочки горели, глаза сияли. — Сережка! Бежим в снегу купаться! Мишка уж там, Андрюшка с Дашуткою!..

Я ныне бездельная! Матушка сказала, сама управится… Ну, Сережка! Давай скорее!

Малец проворно натянул кожаные портки, подхватил овчинную шубейку, шапку и, сунув ноги в катанки, выскочил за Марьянкой.

Ульяна тоже чуть не бегом поспешила к Акулине. Еще издали, подходя к избе, услышала Фомкины вопли. Тот стоял в открытых настежь сенях, упираясь в дверные косяки, а изнутри его кто-то выпихивал.

Завидев Ульяну, Фомка возопил:

— Убива-а-ают! Ой! О-ой! Акулина, погодь малость! Дай отдышаться… Раскудрит…

Наконец жене удалось вытолкнуть его во двор. Тяжело дыша и отдуваясь, вытирая покрасневшее лицо, Акулина сурово повелела супружнику:

— Иди, Фома, покуда не убила тебя, грех на душу не взяла!

— Акулина, я…

— Ступай! — угрожающе двинулась на него повитуха.

Фомка, оскальзываясь, проворно засеменил по обледенелой тропке.

— Доброго здоровьица, Ульяна! — поклонился он на ходу.

— И ты здравствуй, Фома, — вслед ему ответила Ульяна. — Куда ты его отослала, Акулина?

— В корчму… У-у, шишка поганая! — погрозила вслед супружнику повитуха.

— На что в корчму-то?

— А он, вишь, Семену все стаскал, всю избу опустошил! Мало того, курей да уток снес!

— Ну-у, как же так?! Марьяна у нас бывала, ничего такого не сказывала.

— Марьянка — дите несмышленое. Чего понимает? А оный — ух, ирод! — снова потрясла кулаком Акулина.

— Зачем же ты его в корчму послала? Неужто Семен все отдаст? — усомнилась Ульяна.

— Все не все, а отдаст! Со мною не свяжется. Да нешто Фома столько выпил? Обхитрил его корчмарь! А я ведь ныне могу прикрыть его корчму! Мне наместник давеча сказывал: ежели нужда какая — поможет мне. Я ить живо в Чердынь соберусь, дорога-то проторенная!

Услышав про наместника, Ульяна вспомнила о цели своего прихода и оживилась:

— Вот-вот, скажи-ка ты мне про Чердынь да про то, как ты туда попала.

Акулина загадочно улыбнулась:

— Ну, пошли в избу.

То, что поведала ей повитуха, привело Ульяну в сильнейшее волнение. Из всего рассказа она уяснила только одно: Аверьян жив! Так вот почему Никита злился, выспрашивал непонятное! Он проведал, что был, был Аверьян в Усолье.

— И что же Аверьян? Женился иль все парнем ходит? — с непонятной надеждой спросила она.

Акулина, покривив душой, сказала, будто женился и что про Ульяну будто не спрашивал — забыл, мол, ее. Та с напускным безразличием закивала головой.

— Так ведь и я его забыла… Никита у меня, детки…

— Да-да, детки… Как они, не хворают ли? — Акулина поспешила перевести разговор.

— Бог милует, здоровы. А вот Никита… Злой стал. Раньше-то какой был — добрее его да ласковее не сыщешь. А теперича чуть что — кричит. Не велит мне ничего в избе делать… Сиднем сижу, скукотища! Нет ли, Акулина, травки какой?