Нелли Савенкова - Самоборец

Князь сполз с постели под образа, со слезами молился, молился… Юрия в темнице сгубили. Господи! Неужто ныне его, Андреев, черед настал?! А ежели одеться да в Москву — в ноги правительнице упасть? Может, простит? Да за что же прощать-то его? Не свершил ничего, лишь мысли тайные в голове кружатся. Так они на то и тайные, что никому не ведомые. Господи! Вразуми раба твоего! Не дай погибнуть…

Вошел слуга, помог Андрею подняться, уложил в постель, помедлив, сообщил:

— Князь, гонец от правительницы прибыл.

— С чем приехал? — встрепенулся Андрей.

— Грамота у него.

Андрей замотал головой, заломил руки:

— Не… не пускай его ко мне… Возьми у него грамоту, сюда неси.

Тяжело дыша, князь дождался, пока слуга вернется. Поглядев с опаской на свиток с вислой печатью — чего в нем? — велел:

— Читай…

Так и есть, сызнова в Москву зовут. Опять зарок давать, клятвенные грамоты подписывать… Иль в темницу кинут? Бежать надобно… хоть в Литву, жизнь свою спасать. А покуда соберется, нужно время потянуть — ответ отписать.

— «Нам, государь, скорбь да кручина великая, что не веришь ты нашей хвори и за нами посылаешь неотложно… А прежде, государь, того не бывало, чтобы нас к вам на носилках волочили», — читал дьяк отписку Андрея Старицкого, поглядывая на великую княгиню.

Елена, сидя на престоле, мрачно улыбалась и кивала головой.

— Боится князь… Знать, есть грех на нем?

Вокруг правительницы разместились на лавках бояре, стояли дьяки. Князь Оболенский сделал знак одному из них, и тот ввел гонца, доставившего отписку Старицкого.

— Дозволь, великая княгиня, — склонился перед Еленой князь Оболенский. — Гонец сей в Старице слыхал, будто князь Андрей непременно побежит.

Правительница воззрилась на переминавшегося с ноги на ногу гонца.

— От кого слыхал?

— Слуги сказывали, Елена Васильевна.

— Неужто тебе сказывали? — подивилась она.

— Не мне… меня не видали, друг с дружкою молвили, а я слыхал.

— Чего молвили?

— Бежать, мол, надобно. Несдобровать, мол, князю-то… Литва, мол, давно уж ждет его.

— Та-ак… Литва, стало быть?..

Ладони великой княгини цепко сомкнулись на подлокотниках. Елена оглядела бояр.

— Ну, все! Побежит Андрей! Стражу к нему приставить немедля! Еще не хватало, чтоб к Литве перекинулся!.. Держать под стражею велю!..

Митрополит Даниил остановил ее негодование:

— Погоди, правительница. Надобно сперва поговорить с Андреем Ивановичем, усовестить его.

— Чего говорить?! — вспыхнула Елена. — Боится он… от страху такого натворит!

— Пошлем к нему Крутицкого владыку Досифея, коему поручим вывести князя из неосновательного страха. А ежели не выйдет ничего у Досифея да злое намерение достоверно откроется, объявим ему клятву церковную. Поклянется — не побежит.

— Так что примолвите, мужи думские? — выслушав митрополита, обратилась Елена к боярам.

Те заговорили наперебой:

— Побежит князь! Не успеем…

— Али не побежит? Пустое то…

— Досифей успокоит Андрея Иваныча, в Москву привезет. Разъяснится тут…

— Не успокоит — еще более испугает.

— Пущай Досифей едет. Да вслед полки послать, чтоб перехватить князя, коли что случится.

На том и порешили.

Полки во главе с князьями Оболенскими — Никитой Хромым да Иваном Телепневым — двинулись к Волоку, чтобы отрезать Андрею путь в Литву. Проведав про это, князь Старицкий с женою и сыном, в сопровождении своей дружины, выехал к Новгороду. Остановившись в сельце неподалеку от города, он разослал дворянам Новгородской округи призывные грамоты со словами: «Князь великий молод, государство за него держат бояре. Вам у кого служить? У бояр ли? Идите ко мне, я рад вас жаловать».

Многие откликнулись на этот зов, и вскоре войско при Старицком собралось немалое. Андрей ликовал, видя свою силу, да скоро князь Иван Оболенский настиг его, распустил знамя и выстроил воинов для боя. Старицкий, полный решимости, вывел против них свою дружину, обнажил меч и приостановился, решив помолиться перед битвой. Он был один в шатре. Никто не ведал, что произошло во время молитвы и почему вдруг Андрей переменил решение. Выйдя к своим полкам, князь неожиданно объявил, что битвы не будет, и отправил гонца к противнику.

Вскоре оба князя встретились в походном шатре Оболенского.

— Каюсь, князь… Каюсь в смуте. Не хочу супротив государя идти. Господь вразумил меня ныне. Не подыму меча на дело неправедное… — сбивчиво заверял Старицкий.

— Отчего же грамоты рассылал, войско созывал да народ мутил? Гордыня обуяла, Андрей Иванович? — корил Оболенский. — Правительница тебя привечала, худого не мыслила. А ты?..

— Мне сказывали, гневается на меня Елена Васильевна. Видит Бог, нет ни в чем вины моей, я лишь от гнева ее бежал.

— За что ж ей прежде-то было на тебя гневаться? А ныне не обессудь, ты сам того добился.

— Ну, так я винюсь в том. Помилует ли? Как мыслишь, Иван Федорович, не кинет ли в темницу? Иль сразу живота лишит?

— Ехать тебе в Москву, Андрей Иванович, надобно. В ноги падешь правительнице, повинишься в смуте, потолкуешь с нею — жизнь сохранит, помилует.

— Зарок дай! Поклянись в том! — требовал Старицкий от приятеля правительницы.

— Как же я могу клясться за мысли Елены Васильевны? — отказывался Оболенский.

— Не лукавь, Иван Федорович. Ведомо мне, она во всем тебя слушается, мыслит по-твоему. Ежели ты зарок дашь, она его исполнит, — настаивал на своем князь.

Оболенский, подумав недолго, поклялся, что правительница большой опалы на Старицкого не наложит да в темницу не кинет. Понадеявшись на влияние князя, Андрей согласился ехать в Москву.

Едва Старицкий предстал перед Еленою, та с негодованием обвинила его в нарушении крестного целования. Андрей пытался оправдаться страхом, помрачением разума, да правительница, не слушая его, приказала:

— В темницу князя! Да сыск учинить про измену его! Старицкий возопил:

— Мне князь Оболенский зарок дал в свободе моей, в безопасности!

Елена гневно махнула на понурившего голову любимца:

— Неужто Иван Федорович надо мною стоит да за меня решает, кого миловать, а кого казнить?! Зарок он давал от себя — я про то не ведала. И не велела того!

На князя Старицкого, не ожидавшего такого вероломства, надели оковы и заключили его в тесной палате. Князей с дворянами — верных слуг Андрея — пытали, после чего вывели на торговую площадь, где принародно высекли. Жизнь свою они закончили в оковах. Изменников государевых, поверивших в грамоты Старицкого и прибывших в его войско, Елена велела бить кнутом и повесить обочь Новгородской дороги, дабы другие, видя их, про бунт и не помышляли. Так и висели тридцать страшных жертв государева гнева, покуда не рассыпались в прах.