Нелли Савенкова - Самоборец

Спустя полгода князь Андрей Старицкий умер в темнице. При его пышном погребении в Архангельской церкви Елена стояла, поджав уста и строго глядя перед собою. Она не испытывала раскаяния. Ее правда! И с нею Бог! Всяк, помышляющий против государя своего, — преступник!

Иван, стоявший рядом, вдруг обратился к матери с упреком:

— Великая княгиня, за что ты убила его?

Елена не поверила ушам своим: и это великий князь Московский?! Ничего не ответила она сыну, но вечером велела привести его к себе.

Продумав все, что следует сказать молодому государю, правительница начала:

— Жалость к своим врагам, Иван Васильевич, можно иметь, только когда они у ног твоих — покоятся во гробе. А до той поры тех, кто против тебя пошел, не жалей! Ты великий князь Руси! Ты не можешь быть слабым, ибо враги, видя слабость твою, отберут престол предков твоих, и станет на Руси смута великая. Пресекать такое надобно да наказывать. Тогда и другие страх изведают и не помыслят супротив. Ты же, виновного наказав, доброго слугу приласкай да пожалуй, он тебе еще вернее служить станет. Понял ли меня, Иван Васильевич?

— Понял, великая княгиня… Как же, и брата родного не помиловать?

— Не помиловать, ежели он супротив тебя станет! То уж не брат твой, а изменник.

— Аялюблю его…

— Ты государь! Государство свое — Русь — люби. Кто помышляет против тебя — против Руси идет. Смута врагам твоим, латинянам да басурманам, надобна: оттого изменников твоих привечают, чтобы государство твое разграбить. Защити Русь, не дозволяй предавать себя! Сильный правитель — сильное государство, единое! Уразумел ли теперь меня?

— Уразумел, великая княгиня, — заверил Иван. — Беречь стану землю Русскую, не дозволю смуту затеять. Изменников карать стану, будь то хоть брат мой родной!

После погребения Андрея Старицкого боярин Иван Шуйский поехал обедать к брату, Василию Васильевичу. Трапеза была обычная, как в любом княжьем доме. Испили гвоздичного горючего винца, закусили икрой осетровой, паровой стерлядью да слабосоленой белужьей печенью. После того приступили к горячей сборной ухе, заедая тельным — печеным рыбьим тестом с приправами. Добрались и до пирожков — с маком, с луком да с горохом. Наконец, похлебали киселя и, насытившись, заговорили.

Речь, известное дело, пошла об умершем: жалко князя Старицкого, Василий Шуйский был с ним в приятельстве с молодых лет.

— Не помышлял я, брат Иван, что Андрей-то смутьяном окажется. Василий Иванович верил ему, при себе держал, советовался. А Елена…

— Не умел князь Андрей хитрым быть. Для смуты хитрость да решимость надобны…

— Извела Елена всех родичей: и дядю своего, и обоих деверей.

— Как бы за нас не принялась… Самолично все решает, князя Оболенского лишь слушает.

— Где ж слушает? С Андреем, вишь, как случилось: Оболенский зарок ему дал воли не лишать да жизнь сохранить, а Елена по-своему повернула. Уж и князь Иван ей не указ!

— Глядишь, скоро вовсе без Думы править станет!..

— Надобно опередить ее, братец, — Василий многозначительно посмотрел на Ивана.

— Чего-то в толк не возьму, Василий Васильевич, об чем ты?

Шуйский отправил слуг и, оставшись наедине с братом, склонился к нему, понизив голос:

— Извести ее надобно…

— Как?!

— Неужто не ведаешь? Исподволь да верно. Казначея у нее ныне кто?

— Кто?

— Сродница наша, Ольга, Петра Васильича жена. Так?

— Ну…

— Вхожа к Елене-то… Мимо питья ходит. Рукой взмахнет… А в кубке не видать…

— Так ты, братец… ты великую княгиню отравить замыслил?! — дошло, наконец, до Ивана.

— Тс-сс… только дабы себя спасти. Властолюбива да умна оказалась вдова Василиева. Кто она? Глинская…. Худородная, а выше нас, бояр родовитых, стоит! Неладно это. Одного, другого побивает… Али ждать станем, когда до нас доберется?

— Ты и великого князя… того? — в ужасе прошептал Иван.

— Нет! Мать его… Великий князь нам поможет правителями стать. Как помрет правительница, кто опекуном будет?

— Кто?

— Я! Еще и породнюсь с государем.

— Как породнишься-то?

— На Анастасии, дочери Евдокии Ивановны, женюсь. Она государю сестра сродная.

— Как женишься, Василий? В опалу попадешь, когда Елена неладное заподозрит.

— Ее к тому времени уж не станет, — зловеще прошептал Василий.

— А-а… Ох, лихое дело ты замыслил! А ну как все откроется? Не помилует нас правительница! Аж озноб по спине!..

— Не откроется… Ты только молчи, брат!

— Я уж лучше язык откушу, чем кому проговорюсь!.. Свят! Свят! — Иван Шуйский испуганно перекрестился.

Вдоль дороги, ведущей в Троицу, собрались толпы нищих. Ждали, когда великая княгиня будет возвращаться с богомолья. Пошел дождь, но никто не расходился, ибо ведали, что правительница щедра на милости. Наконец показалась вереница колымаг, сопровождаемая всадниками: государев двор возвращался в Москву. По приказанию Елены боярыни ее прямо из колымажных окон, проезжая, раздавали деньги. Нищие хватали милостыню из рук, ловили на лету, поднимали с земли да кланялись, благословляя великую княгиню, желая ей здравия.

Елена плохо себя чувствовала: голова кружилась, в ушах стоял звон, в груди жгло. Она крепко сжала виски руками, от холода ладоней пришла в себя, но ненадолго.

— Ох, дурно мне, Лизавета… Воздуху не хватает… — пожаловалась боярыне.

Та тревожно поглядела на правительницу, откинула с окна занавеску.

— Мы уж на Москве, Елена Васильевна, погляди: вот-вот в Кремле будем…

Ехавший обочь колымаги князь Оболенский склонился к открывшемуся окошку.

— Великая княгиня, чего-то надобно?

Елена промолчала. Боярыня, обмахивая ее, озабоченно проговорила:

— Плохо Елене Васильевне, воздуху не хватает…

Но уже подъехали к терему правительницы. Князь с боярынями помогли ей выбраться из колымаги, придерживая, повели по лестнице. В сенях Елена повалилась было без чувств, Оболенский подхватил ее да на руках — мимо застывших слуг — внес в покои. Все переглядывались в нерешительности: чего делать? Никогда такого не бывало с великой княгиней.

Оболенский крикнул:

— Лекарей зовите!

Елена на мгновение пришла в себя, повела вокруг полоумным взглядом, через силу прохрипела:

— Отравили-таки… нехристи… Ива-а-ан… — и, застонав, испустила дух.

Ошеломленный князь, стоя на коленях у ее постели, не мог поверить в случившееся. Он непонимающе глядел на застывшую Елену, мелко качая головой. Вбежал лекарь Феофил и сразу понял, что опоздал. Он все-таки проверил дыхание великой княгини, послушал бой сердца, заглянул в застывшие глаза и ладонью опустил ее веки.

— Правительница преставилась…

— Без покаяния… Отравили… — потерянно проговорил Оболенский, утирая выступившие слезы. — Кто?.. Феофил, кто отравил ее?!