Нелли Савенкова - Самоборец

— Да съест!.. — Мишка Ряха разинул рот в ужасе.

— Съесть не съест, лешие людей не едят. Защекочут до смерти или ума лишат… Не ходи, мол, в мой лес, не бери грибы-ягоды, не руби деревья…

— Что ж, не ходить? — спросил Сережка.

— Почто не ходить? Принеси ему лакомство — краюху хлеба с солью, — да и ступай. А ежели плутать станешь, обутку переверни с ноги на ногу, тогда сыщешь дорогу.

— И откудова, деда, ты обо всем ведаешь?

— Я, милые, долго на белом свете живу.

— Сколь долго?

— Уж и не помню…

— И завсегда один?

— Нет, Марьяна, и у меня были жена с ребятишками, да все померли…

— Занедужили? Тебе, деда, надо было матушку мою Акулину позвать. Уж она бы их выходила.

— Акулина-то в ту пору меньше тебя была… Да и не помогла бы она им: не от хвори померли — от вражины… Налетело на Усолье наше войско татарское. Все пожгли нехристи да пограбили… Посекли саблями своими многих людей. Я, как в себя пришел — голова в крови, не вижу ничего, — покричал свою Марию… Не откликнулась… Детей своих звал — Ванюшку с Настенькой, — да не докричался. Опосля добрые люди меня выходили, они же поведали, что померли мои сын с дочкой. Схоронили их со всеми вместе в могиле одной… Видали вы на горке за Усольем крест большой? Там лежат мои жена с ребятишками… а я все живу. Уж и старость пришла, а никак меня смертушка не привечает…

Марьянке до слез стало жалко деда Сидора, она прижалась к нему, гладя старика своей ручонкой да приговаривая:

— Живи, деда, за них за всех живи… А мы тебе ребятишками станем…

Сережка сжал кулаки, погрозил неведомо кому:

— Ух, меня о ту пору не было, я бы им показал, вражинам-то!

— Ничего, малец, я чай, их и на твой век хватит. Дождешься… Не плошай тогда.

— Не оплошаю!

Елена сидела в своем покое, подперев голову и глубоко задумавшись. Пригожее лицо великой княгини было озабочено, брови нахмурены: тревога жгла ее душу Уже четыре лета минуло, как почил ее супруг, Московский князь Василий Иванович, и как стала она правительницей. Хотела Елена по совести править, да не слушаются ее князья с боярами. И прежде-то не всегда великого князя почитали: выгоды уделов своих выше забот государственных ставили, гонор свой тешили. А ежели баба владычествует — где ж такое видано? Не выходит у Елены правление, так, одна видимость… Бояре все на свой лад норовят, любезный друг Иван Оболенский вроде и не супротивничает, а ей своим умом не дозволяет править и дядю ее, Михаила Глинского, погубил.

В окно назойливо билась муха. Разноцветные от раскрашенной слюды солнечные зайчики плясали на суконных полавочниках, на пушистом персидском ковре, покрывавшем пол, но правительница не замечала их. При Василии Ивановиче никто не смел возвыситься, а ныне братья его, Юрий да Андрей, слабину в государе почуяли.

Власти захотели, клятву порушили… Юрий Дмитровский уж в темнице сидит — знать, злобу копит. Андрей Старицкий тоже супротивное замыслил: на зов правительницы не откликнулся, не приехал, затворился в своем уделе в Старице.

«Эх, Андрей Иванович! — Елена досадливо покачала головой. — Мыслила, на моей стороне стоишь, да, знать, ошиблась. Горько такое сознавать… Скорее бы уж Феофил воротился».

Она не сразу оторвалась от своих дум, услышав зов дворецкого:

— Великая княгиня… Елена Васильевна! Лекарь от князя Андрея Старицкого прибыл.

— Зови!

Вскочив, Елена нетерпеливо подалась навстречу входившему с поклоном Феофилу.

— Ну?!

— Правительница, посылала ты меня давеча…

— Не томи! Сама ведаю, к кому посылала, — перебила его великая княгиня. — Сказывай, вправду ли болен князь?

— Ежели поглядеть на состояние духа князя…

— Я тебя не дух врачевать отправляла! Да или нет?!

— Я, правительница, не сыскал у князя такой хвори, какая не позволила бы ему прибыть в Москву, — единым духом выпалил лекарь.

— Стало быть, хворым сказался, чтобы ко мне не ехать, — заключила Елена. — Ладно, Феофил, ступай. Службой твоей довольна.

В дверях лекарь столкнулся с князем Телепневым-Оболенским, посторонился и проскользнул в сени. Князь поглядел ему вслед.

— Чего-то скоро Феофил воротился…

— Воротился… Сказывает, не хворает Андрей Иванович. Неужто худое замыслил? — Елена с досадой рвала концы убруса.

— Не посмеет, — попытался успокоить ее Оболенский. — Нету в нем решимости брата его Юрия.

— Решимости нету, да советчиков хватает! Недоволен он: просил меня после смерти Василия Ивановича прибавить к его уделу еще города — отказала я, и это в обиду ему стало.

— Не заботься об том, Елена Васильевна. Уж сколь Андрей драгоценных сосудов, шуб да коней получил в память великого князя, супруга твоего, — другому бы в радость! То наушники его изводят, на тебя сказывают, будто погубить его замыслила.

— Ведаешь, Иван, не держала того в мыслях! В прошлый раз он без боязни в Москву приезжал. Я просила его лихих людей не слушать да объявить мне, кто те люди. Андрей отнекался, будто ни от кого дурного не слыхал, мол, сам так-то думал. Зарок дал ссорщиков не слушать, а мне сказывать все об их речах. Уехал — и вот тебе! Доносят, будто бежать замыслил. Никак того не уразумею, чего страшится?

— Мыслю я, участь брата, Юрия Дмитровского, напугала его.

— Юрий клятву преступил! За то его в темнице держат.

— Помер он в темнице той, голодной смертью помер…

— Помер?! — удивилась Елена. — Давно ль? Почто мне не сказал?

— Не желал тревожить тебя.

— Я уж и без того встревожена, — отмахнулась Елена, — а ну как Андрей смуту затеет? Ныне опасно: ведь с Казанью вот-вот война начнется. Князь на совет не приехал, нездоровым сказался… Феофил не нашел в нем хвори. Чего делать-то? Оставить как есть?

— Отправь к нему еще гонца, вели приехать, — посоветовал князь.

— Да-да, гонца пошлю, — согласилась правительница, — вели дьякам грамоту писать. Да чтобы не медлили! Сыщи слова, каким поверит Старицкий. Его приезд вернет мне спокойствие. Ох, голова кругом…

Оболенский вышел. Елена огляделась, села на стольце. В раздумье постучав высоким каблуком расшитого сапога о подножную скамеечку, она тяжело вздохнула и кликнула боярыню:

— Лизавета! Веди своих шутих… Может, заботу мою развеют?..

Князь Андрей Старицкий лежал в постели и дрожал не от страха — от ужаса. Слуги нашептывали ему о злобе великой княгини да любезного ее — будь он неладен! — Ивана Оболенского. Что делать?.. Что делать?! Звали его на Думу боярскую совет держать, воевать ли с Казанью, а он не поехал. Верно, следовало ему на Москве показаться: ничего бы ему не сделали. Ныне, однако, сказавшись больным, лежать надобно. День-деньской в постели… Тошно!

Правительница Феофила присылала. Хитер лекарь, осмотрел, ощупал, в рот заглянул. После головой качал, да не сказал ничего. Знать, не нашел хвори-то? А то, что ноги не держат Андрея? Страх — это ли не хворь? Чего теперь наплетет Елене Феофил? Господи, помилуй!..