Нелли Савенкова - Самоборец

— От скукотищи твоей? Нету!

— Что ты! Мне от Никитовой злобы надобно.

— Ну, тут уж сама — заместо травки лаской его бери, — посоветовала повитуха. — Мужик он добрый, ладный, не воротись от него. Люби Никиту своего и об другом не мысли! Другого-то нету никого!

— Да, Акулина, нету… — согласилась Ульяна.

— Ну, а тут, в Усолье нашем, какие вести?

— В Усолье? Да я вестей-то особо не ведаю — на торг да к роднику не хожу. Мне все Иваниха сказывает. Вот сама она хворала — спину потянула, так недвижна лежала. Терентий-скорняк ей вправлял. Ныне ничего, отлежалась… Да у нас на поварню Никита жену Ивана Босова нанял. Иваниха-то, как выздоровела, пришла да оттрепала Пелагею за волосья. Данила еле рознял!.. Никита после разделил ихнюю работу. Еще… Федосей-рыбник потонул…

— Ну? — не поверила Акулина. — Он-то с малых лет на реке.

— Под лед ушел, сказывали, течением его снесло да и приморозило подале. Мужики после лед долбили, вынули. Два дня как схоронили…

Акулина перекрестилась:

— Упокой, Господь, его душу…

— Пядыш в ногу топор вонзил.

— Глубоко ли?

— Не ведаю.

— Опосля погляжу… Все, что ль, вести-то?

— Ну, еще Емелька Федоров дочку Демида-кузнеца сосватал.

— Дуняшку?

— Ее… У Сосновых двор сгорел, на Сычей было перекинулось, да Бог миловал.

— Василиса Терентьева да Марья Мясникова не родили еще?

— Не слыхала…

На дворе загрохотало, и тотчас в избу ввалился Фомка с железным рукомойником, висевшим у него на шее на цепи, с корчагами да латками, вставленными одна в другую. Свалив все на стол, он вынул из-за пазухи свернутую холстину и расшитый утиральник, молча развел руками и виновато посмотрел на жену.

— Все?! — не поверила та.

— Акулина… А курей он уже… того… съел… Раскудрит его в туды…

— Я тебя, нехристь, щас самого съем! — схватив скалку, повитуха двинулась на супружника.

— Акулина! — Фомка отпрыгнул в угол, опасливо прикрываясь руками.

— Ладно, — отступила она, — я сама к корчмарю схожу.

— Вот-вот, сама, — согласно закивал Фомка, надеясь, что угроза миновала.

— Коза-то доена ныне? — почти миролюбиво спросила Акулина.

— Н-не ведаю… — развел руками Фомка. — Марьяна…

— Ты чего, а? — снова взъярилась повитуха. — На девчонку малую всю работу спихнул?! Иди козу дои, нехристь!

— А-а… ежели она уже подоена? — осторожно осведомился Фомка.

— Изыди с глаз моих! — велела ему жена.

— А-а… ну да…ну да, — поспешил Фомка к козе.

Когда он вышел, Акулина начала расставлять горшки, осматривая, нет ли побитых, сердито кивнула на дверь.

— Видала? С ним уж не заскучаешь! А тебе, вишь, Никита не по нраву. Сама в себе зло-то ищи, Ульяна! Найдешь да изведешь — счастлива станешь… Иди-ка сюда. Покуда Фомки нету, покажу тебе чего!.. — поманив Ульяну рукой, Акулина достала из-за пазухи сверток и развязала его. — Гляди! — выложила она на стол серьги диковинной красоты.

Ульяна залюбовалась, осторожно потрогала.

— Золото?

— Оно самое! Князь одарил.

— Какой князь? — не поняла Ульяна.

— Ты чего?! Я тебе об чем давеча толковала? Князь Иван Ковер, наместник государев. Я жену его выходила да ребеночка, вот за то и дал… Ну поглядела? Давай-ка спрячу…

— Они небось шибко дорогие?

— А то как же! Марьянка вырастет — ей в приданое. Ты токо не сказывай никому.

— Не скажу… А чем же ты от наших баб откупишься, как они тебя пытать станут, чем наместник одарил за работу?

— Им я вот чего покажу, — Акулина извлекла из сундука два больших свертка. — Вот — сукно аглицкое, а вот — зорбаф персидской…

— Красивые, — похвалила Ульяна. — Они, знать, тоже немалого стоят?

— А то как же! Вот их бабам и покажу. Ну, все, Ульяна, недосуг мне. Пойду в корчму, выжму из Семена свое добро… Опосля к Якову Пядышу наведаюсь, погляжу ногу его. А ты помысли о словах моих, про Никиту…

— Да, Акулина, помыслю, — пообещала Ульяна.

Зима властвовала над всем белым светом: морозы стояли свирепые, птицы на лету замерзали и падали ледяными комочками, волки выходили к самому Усолью и выли на острог. Животину люди взяли в избы, обогревались у печей, не жалея дров. В ясное небо уходили высокие прямые столбы дыма — к пущему морозу. Только тем, кто работал в варницах, было жарко.

Ребятишки, пережидая холода, собирались на окраине Усолья в убогой избушке, заметенной снегом по самую крышу, у деда Сидора. Полуслепой нищий, кормившийся милостью слобожан, знал множество сказок да песен и забавлял ими маленьких гостей. В сумеречной избе под треск поленьев в печи и вой волков раздавался его хриплый таинственный полушепот:

— Волки рыщут, добычу ищут… То Егорий Храбрый рассылает их во все стороны да учит, кого съесть.

— Дык, чего же, деда, ежели волк тя сожрет, то не он, а Егорий виноват? — возмутился Сережка.

— Почто виноват? Он ведь тоже не сам — ему Господь указывает, кого наказать за грехи…

— А-а… а ежели на тебе грехов нету, то, стало быть, смело на волка иди — он тя не тронет?

— Тронет! Сожрет он тебя, зверь ить… тута уж ему Егорий не указ. Не ходи, Сережка, на волков. Они щас голодные: все зверье в лесу по норам попряталось.

— Не, деда, не пойду, — заверил Сережка.

— А бывает, леший волком обернется да пугаетлюдей, — продолжал дед.

— Так, может, то лешие воют-то? — Марьянка прислушалась.

— Не, зимою лешие под землею живут. На Ерофея проваливаются, как зима настает, а по весне сызнова выскакивают.

— Деда, а они какие, лешие-то? Видал ли?

— У-у… я, милые, давно уж ничего не вижу. Люди сказывали: кажется, он вроде рослого мужика в полушубке бараньем без опояски, полу одну на другую запахивает. Очи его без ресниц да бровей. Волос черен, голос силен — молвит чего, так и оглохнешь…

— А мне Иваниха сказывала, будто леший на черта похож, с рогами на голове, — сообщил Сережка. — И ноги у него козлячьи, и бородка этакая. Да мохнатый он — страсть!

— Видала она его, что ль? — испуганно встрепенулась Марьянка.

— Знать, видала… — предположил Сережка. — Деда, а лешие далеко ль живут?

— В лесу. Одно слово — леший. В самой чаще у них изба-то, а в той избе лешачихи да детишки ихние.

— Нешто у них и детишки есть? — изумилась Марьянка.

— А как же! Своих ростят, а коли нету своих — чужих берут. Уводят из деревень лесных али из Усолья нашего.

— Это кого ж забрали-то?! — не понял Сережка.

— Никого покуда… так я. Вот пойдете одни в лес-от, тута он вас и сведет, — стращал детей дед Сидор.

— Не, мы, деда, в лес одни не хаживаем, — отвечали они.

— Вот и ладно, — кивнул одобрительно дед. — Все больше лешие-то младенцев из колыбелей берут, а взамен связку соломы иль полено оставляют. А то девок уводят в жены себе. Пойдут девки по ягоды, а леший их цап-царап…