Нелли Савенкова - Самоборец

— Что ты, князь?.. Что ты?..

— Ты ведаешь, Феофил! — Оболенский ухватился за кафтан лекаря. — У тебя яды… Кто брал у тебя яд?!

— Никто не брал! — попятился от него Феофил. — Как сведаешь теперь, от чего померла правительница?

— Она сказала, отравили ее…

— То могло ей почудиться…

— А это! — Оболенский резко выкинул руку в сторону бездыханной Елены. — Это, Феофил, мне тоже чудится?!

— Князь, я всего лишь лекарь. Искать да наказывать виновных — ваша служба, боярская. Я ухожу, мне тут более нечего делать…

— Иди-иди, лекарь, — горестно отмахнулся от него боярин.

Феофил помедлил в дверях.

— Князь, надобно государю сказать. Он мал, да ты сыщешь слова утешить его.

— Сыщу… Бедный Иван!..

Кинув последний взгляд на Елену, Оболенский вышел вслед за Феофилом.

Великий князь Иван Васильевич, вернувшийся с богомолья в колымаге, приказал своим дядькам посадить его на коня и, довольный, разъезжал по двору на вороном, которого вел под уздцы Иван Челяднин. Завидев князя Оболенского, государь закричал радостно:

— Иван! Иван! Иди ко мне! Гляди, Иван, я в седле сижу Скоро вырасту, так и скакать стану Надоело мне в возках да в колымагах трястись! Я бы уж давно верхом-то ездил, да великая княгиня не велит.

— Нету более великой княгини… — скорбно произнес Оболенский.

Слуги насторожились и с тревогой смотрели на князя, но спросить не решились. Оболенский протянул Ивану руки.

— Скончалась правительница… только что…

Государь, держась за князя, спрыгнул на землю и, вглядываясь в его лицо, заговорил растерянно:

— Не поймуя тебя… Ты чего про матушку молвил? Ты… ты меня почто обманываешь? Мы с нею только с богомолья приехали… Я видал ее в окошке, в колымаге. В Троице она весела была… Государь, отец мой, ты помнишь ли, сколь недужил?.. А она весела была… Не обманывай меня, князь…

— Да ежели б обманом то было, я бы первый к ней побежал… Нету более великой княгини Елены Васильевны… Нету… — всхлипнул Оболенский.

Иван, видя горе князя, вдруг поверил и с громким рыданием кинулся ему на шею. Оболенский крепко обнял своего государя. Эти двое были единственными, кто по-настоящему любил Елену и искренне ее оплакивал. Окольничие и стольники понуро стояли вокруг.

Многие бояре восприняли смерть правительницы с нескрываемой радостью: наконец-то они свободны в своей воле! Знамо дело, есть еще государь, но кто станет считаться с семилетним отроком? То Елена, его мать, играла с ним в великого князя, сажала на престол, Думу для него сбирала. Коли пожелает государь, пускай и далее забавляется: им, боярам, он не помеха. Один у него заступник остался — князь Оболенский. Этот силен покуда, да, чай, не вечен. Но при отпевании правительницы Оболенский так глядел, что захолонули сердца многих: а ну как виновного искать станет? Чьи-то головы полетят? Упредить его надобно, власти лишить.

Князь Василий Шуйский, ставший со смертью правительницы, по завещанию великого князя Василия Ивановича, главным опекуном государя, хорошо помыслил, чем следует заняться. Посулами да уговорами, а где и угрожая грядущим могуществом Оболенского, Шуйский склонил на свою сторону многих бояр, и спустя неделю после погребения Елены государя лишили последних друзей.

Великий князь сидел в опочивальне с самыми близкими людьми — Иваном Оболенским да мамкой Аграфеной.

— Ты, Иван Васильевич, ныне должен сильным быть, — втолковывал ему Оболенский. — Нету более правительницы, один ты на престоле. Да не одинок: я тебе верный слуга, не покину никогда.

Иван печально поглядел на князя, пожаловался:

— Бояре меня сторонятся. Зрят хмуро, а встретят где, так более не кланяются. Злые они стали, аки псы. Почто так-то?

— То Шуйские мутят, давно их надо сослать куда подальше! Помыслю я об том — ты не заботься, государь.

Мальчик с сомнением покачал головой.

— Ты великую княгиню не уберег. Боюсь я: до меня доберутся… И когда уж я вырасту, сам с врагами своими расправиться смогу?

— Вырастешь, государь, — заверил Оболенский, — а покуда я беречь тебя стану. Среди бояр есть мужи, кои на моей стороне, да окольничие твои — слуги верные.

— Где они, слуги-то? — возмущенно подхватил Иван. — В покоях моих нет никого! Будто все враз пропали.

— И правда… — насторожился Оболенский, только теперь обративший внимание на необычайную тишину и пустоту государевых покоев. — Никак, назревает чего недоброе? Пойду своих людей приведу.

Да было уже поздно: в опочивальню стремительно ворвались бояре, предводительствуемые братьями Шуйскими. Василий Васильевич, подбоченясь, встал перед Оболенским и с нескрываемым ликованием провозгласил:

— Все, князь, власти твоей конец настал! Вяжите его!

Оболенский, не ожидавший от недругов такой решимости, попытался воспротивиться, но держали его крепко, не давая пошевелиться. Великий князь вступился за своего любимца:

— Отпустите его! Я государь! Я вам велю!

— Он изменник, государь, — поклонился ему Шуйский. — Правительницу отравил да помышляет престол твой захватить! Нельзя ему верить!

— Не верю вам! Вам! — сквозь слезы закричал Иван, бросаясь к Оболенскому, но его оттеснили.

Мамка Аграфена, родная сестра князя, возмутилась:

— Да как же он помышляет престол захватить, коли оберегает его?! От вас же оберегает! Не верь им, государь! Ни единому слову не верь! Напраслина это…

Шуйский кинулся к ней.

— А-а, и ты тоже! За братцем захотела? И от тебя избавим государя! Вяжите ее!

— Нет! — мальчик крепко обхватил Аграфену, та прижала его к себе, но их насильно оторвали друг от друга, невзирая на громкие крики и плач государя.

Князя Телепнева-Оболенского, старшего боярина Думы, и боярыню-мамку государеву Аграфену Челяднину, опутав цепями, увели в темницу. В опочивальне, оставшись один, громко рыдал государь, повторяя, как заклинание:

— Вот я вырасту… вырасту…

Князь Оболенский недолго сидел в заключении, вскоре его уморили голодом. А бывшую мамку государя сослали в Каргополь, где насильно постригли в монахини.

Шуйские, достигнув власти, хозяйничали в Думе. Многие бояре были недовольны ими и тихо роптали. Когда вскоре скончался старший из братьев, Василий Васильевич, прошел слух, будто был он отравлен. Брат его, Иван Шуйский, оказался вовсе неспособным к государственным делам. Он раздавал должности своим знакомцам, назначал их наместниками в города. Жители тех городов посылали в Москву челобитчиков с жалобами на самоуправство наместников. Недовольство думских бояр росло. Наконец Шуйского силою устранили от дел, и власть в Думе перешла в руки князя Ивана Бельского.

В течение трех лет государя к власти не допускали. Его возили по монастырям, занимали прогулками. Научившись стрелять из лука, Иван полюбил охоту и без устали скакал по лесам да лугам окрест Москвы. Окольничим было приказано во всем подчиняться его воле да не перечить государю: пускай, мол, тешится да о власти не помышляет.