Нелли Савенкова - Самоборец

Изредка Ивана пышно обряжали, усаживали на отцовский престол принимать послов. На праздничных выходах принародно оказывали ему великие почести. Но едва все заканчивалось, занятые своими кознями бояре пренебрегали своим государем и забывали о нем до следующего случая.

Однажды, когда великий князь собирался на охоту, за ним прибежал дворецкий.

— Государь, спешно Дума сбирается. Князь Бельский меня за тобою послал.

Иван, перебирая стрелы и проверяя, остры ли, недовольно глянул на слугу.

— Чего им надобно? Опять послы прибыли? Бояре и без меня ловко управляются. Недосуг мне… Ступай.

— Государь, Саип-Гирей Крымский выступил на Москву со всею своею ордою, оставя дома только детей да стариков. Несметная сила на нас идет!

При таком известии Иван отложил колчан со стрелами, поднялся, сжав кулаки.

— Сызнова крымцы! Нету от них покоя. Знать, другая охота будет… За Юрием, братом моим, ступай: пусть в Успенский собор поспешит.

Дворецкий попытался возразить:

— Государь, в Думу бы надобно…

— В Думу успеется. Сперва у Бога защиты попросим, прежде бояр с митрополитом повидаться желаю.

Долго молились великий князь с братом перед Владимирской иконой Божией Матери. После Иван о чем-то толковал с митрополитом и, позвав его с собою, явился в Думную палату.

Бояре держали совет, что следует делать.

— Пора пришла вновь стать за землю Русскую!..

— У Коломны полки наши с весны стоят.

— Полки-то стоят, да в воеводах рознь.

— Надобно им грамоту отписать с повелением друг друга держаться.

Иван, хмуро выслушав их, вдруг проговорил с укором:

— Оболенского извели, а сами-то сражаться не умеете!

— И без него справимся, — вскинул бороду Бельский. — Москву к обороне приготовим, дабы любую осаду выдержала.

— А мне, знать, к войску ехать? — осведомился Иван.

Бояре переглянулись. Митрополит умерил его решимость:

— Нет, нельзя государю Москву покидать. К тому ж молод еще войско под началом держать. Надобно тебе, Иван Васильевич, в Кремле остаться да уповать на милость Божию, покровительство Пречистой да московских угодников. А полкам следует грамоту отписать, чтоб вместе держались.

Тут же составили грамоту от имени государя и послали в войска. Требовали от воевод единства, велели за православных христиан крепко стоять. А великий князь рад, мол, жаловать не только самих воинов, но и детей их. А кого Бог возьмет, того велит в Помянник навечно записать, а жен да детей их будет жаловать. Неизвестно, что послужило причиною — эта грамота или разум, но воеводы выступили едино, забыв на время свои распри.

Саип-Гирей, уверенный, что в рядах врага царит рознь, подошел к Оке и обстрелял русское войско из пищалей. Однако видя, что противник не только не бежит, но стоит твердо и ожидает боя, крымцы насторожились, постояли в нерешительности да отступили: битвы не случилось.

В Москве радостно встретили весть о бегстве крымцев. Великий князь жаловал воевод и ратных людей, народ ликовал, веря в могущество своего государя. Но то была лишь видимость: Иван Васильевич не правил покуда русским народом, дожидаясь своего часа и накапливая в душе недовольство.

Боярин Иван Шуйский не смирился с потерей власти в Думе и потихоньку собирал вкруг себя сторонников. Однажды среди ночи сын его Петр с тремястами надежными всадниками ворвался в Кремль. Началась тревога: жители дворцовых палат метались в ужасе, не понимая, что происходит. В умах многих было: «Уж не крымцы ли?»

Великий князь пробудился от криков и топота множества ног. В оцепенении он сидел в постели, со страхом прислушиваясь и ожидая: вот-вот кто-то войдет и тогда… Кто защитит, кто заступится? Окольничий князь Щенятев, оберегавший Ивана, сам застыл в тревоге, схватился за кинжал, висевший у него на поясе. Вбежал растрепанный, с развевающимися волосами митрополит Иоасаф, возопил, потрясая руками:

— Государь, дозволь схорониться у тебя!

— Что… что делается? — невольно стуча зубами, спросил Иван.

Митрополит сам не ведал, что происходит. Он был разбужен камнями, летевшими в окошко его кельи, выскочил и, не разбирая дороги, бросился во дворец.

— Кто напал на Москву? Крымцы? Литовцы? — вопрошал Иван.

В сенях послышался топот, и в государеву опочивальню с шумом ввалились мятежники. Невзирая на перепуганного, бледного великого князя, они схватили митрополита с окольничим и выволокли их на двор. Многих кинули в темницы той ночью. Бельский, управлявший Думой, тоже оказался в заточении — к власти вернулся Иван Шуйский. О государе, бессильно рыдавшем в опочивальне, опять забыли.

Боярская Дума почти не изменила своего состава: пряча недовольство, памятуя о давешнем страхе, все подчинились новому правителю. Что скрывалось в умах да о чем шептались в теремах, никто не ведал. Когда Иван Шуйский захворал, он передал власть своему родичу, Андрею Шуйскому. Так изменник, которого правительница держала в темнице, дорвался до самых высот и ревниво следил за всеми, в каждом подозревая соперника.

Государь, давно оставшийся без поддержки князя Оболенского, искал вокруг себя друзей, да очень редко находил. Одним из немногих, кто по-доброму относился к подраставшему великому князю, оказался Федор Воронцов. Углядев государево дружелюбие к боярину, Андрей Шуйский забеспокоился и решил действовать. Возможно, он воспользовался бы старым, проверенным способом и отравил бы соперника, но однажды на заседании в Думе сорвался, возмутившись тем, что Воронцов занял не свое место, сев выше многих более знатных бояр.

Шуйский принялся кричать на Федора, обвиняя его во всяческих преступлениях, а пуще — в том, что вознесся боярин непомерно. Сообщники вторили ему, только что не бросаясь на Воронцова. Боярин пытался оправдаться, упрекая противников в корысти да неправде. Слово за слово перебранка перешла в рукопашную: думцы выволокли Воронцова в соседний покой и чуть было не убили его тут же.

Несчастный государь, страшась потерять последнего друга, умолял митрополита заступиться за него. Бояре Морозовы, остававшиеся в Думной палате, поддержали государя, следом за митрополитом выбежали к дерущимся и уговорили Шуйского прекратить побоище. Разгоряченный Андрей погрозил Воронцову, лежавшему пред ним в кровавых лохмотьях:

— Ну, Федор, только из милости к Ивану Васильичу оставляю тебя в живых! — и приказал окольничим: — Волоките его в темницу, после скажу, чего с ним делать.

Государь, в тревоге не спавший ночь, наутро поспешил к митрополиту сведать, что станется с Воронцовым. Святитель не знал. Иван взмолился:

— Заступись, отче! Проси Шуйского оставить его на Москве. А ежели нельзя того, то пусть Федора из темницы выпустят да на службу пошлют куда-нибудь, хоть в Коломну.