Нелли Савенкова - Самоборец

Митрополит отправился к Шуйскому просить за Воронцова. С самодовольной ухмылкой боярин выслушал святителя, заносчиво ответил:

— Чего станется с Воронцовым, то не его, не Иванова, забота. Ишь, как взволновался! Изменника взял под защиту!

— Как же не его забота? Он государь, ему и решать…

— Мал он еще править-то. Пускай у других учится!

— Чему ж у вас научиться можно? Аки звери лютые, друг друга поедаете! Не надобно ему видеть ваши распри.

— Я за правду стою, а государь корыстолюбца защищает!

— Любимца его при нем бьют, вот он и вступился.

— А ты, святитель, почто пришел? Воронцов и твой любимец?

— Для меня все равны… — с достоинством произнес митрополит. — Что государю сказать?

— Скажи: в Коломну нельзя. В Кострому Воронцов поедет, подалее от Москвы.

Андрей Шуйский упивался властью: вот уже он и свою волю великому князю сказывает. А тот пускай слушает смиренно да боится! И на Думе ему делать нечего, без него управятся. Государев престол в Думной палате оставался пустым, но Шуйский уже приглядывался к нему да примеривался, мысля себя в скором будущем государем Московским.

Ивана опечалили вести, принесенные митрополитом. С тяжестью на душе отправился он в свои покои. У крыльца по утоптанному снегу прохаживалась стайка голубей. Государь пошагал прямо на них: птицы, вспорхнув, поднялись ввысь. Иван проводил их завистливым взглядом: вот бы и ему, как птице, улететь! Не ложилось на одном месте — лети на другое…

Голуби, покружив, сели неподалеку. Низкое небо, затянутое тучами, опустело. Иван понурил голову и пошел дальше, одолеваемый мрачными думами. Что-то станется с Воронцовым? Не может Иван пособить своему боярину: один он на свете, он да брат Юрий… Совета спросить не у кого. Заступника где искать? Нету друзей верных. Бояре всю волю себе забрали: государем его величают, а за государя-то не признают. Эх, кабы слуг иметь преданных да годами старше стать… А ныне что он может?

В своих покоях великий князь с ногами забрался на подоконник и, опершись на руку, глубоко задумался.

— Государь! — от внезапного возгласа Иван вздрогнул.

— Государь Иван Васильевич, отчего невесел? — дядья его, Юрий да Михайло Васильевичи Глинские, неслышно вошедшие, приблизились к племяннику, сочувственно покивали. — Ведаем уж обо всем. Страхи-то какие! Непомерную власть Шуйские взяли, от них крамола идет. Изведут они всех родных твоих да друзей, государь! И тебя, знать, не помилуют… На престол ведь метят, изменники!

— Изведут? — переспросил Иван. — Они могут… Боюсь я их, а шибче всех — Андрея Шуйского. Бояре его слушают, а меня будто и в Думной палате нету — не глядят даже. Давеча Федора Воронцова побили. Озверели вовсе… Боюсь, — всхлипнул государь, отерся рукавом, горестно вздохнул.

Глинские переглянулись.

— А ты не бойся, Иван Васильевич, — понизив голос, заговорил Михаил.

— Не страшись! Покажи им, кто правитель Руси, — подхватил Юрий.

— Как же показать-то? Я, чай, не сумею?..

— Сумеешь! Тебя отец на великое княжение благословил. Ты государь!

— А-а… государь, — отмахнулся Иван. — Я уж сколь силился боярам об том молвить. Они мою волю и не слышат, и не исполняют…

— А ты их покарай! Опалу наложи, вели казнить Шуйских-то — другие и присмиреют.

— За что казнить? — испугался Иван.

— За непослушание: ты государь, они крест тебе целовали, да позабыли об том. Смуту сеют, изменники.

Иван насторожился, душу взволновали воспоминания.

— Знать, враги они мне? Враги государству моему? — он поднял глаза на дядьев. — Помню, матушка наказывала врагов не жалеть.

— Вот-вот, — покивал головой Юрий Глинский. — Наказ матушки исполнять надобно. Нечего их жалеть, Шуйских-то. Накажи ты их!

Морозным утром великий князь решительно вошел в Думную палату. Запахнувшись в шубу, скрестив руки на груди, он сел на престол. Пока бояре шумно что-то обсуждали, Иван молчал, углубившись в размышления. Вдруг, прервав на полуслове Андрея Шуйского, он поднялся и твердым голосом заговорил о беззаконии да винах боярских:

— Употребляете во зло юность мою! Самовольно убиваете людей, мне угодных! Грабите казну государеву, моими предками собранную! Многие из вас виновны, — Иван оглядел всех безжалостным взглядом, под которым бояре опускали очи и ежились от страха, — многие виновны! Каждого вины перечислить могу, да не стану… Шибко дерзок да более всех виновен Андрей Шуйский!

Шуйский от неожиданности вскинул голову и испуганно заозирался. Бояре зашумели: каждый старался счислить чужие вины и обелить себя.

— Велите псарям вести его в темницу! — приказал государь.

Бояре, обступив Шуйского, вывели его из палаты, и тотчас донеслись жалобные вопли князя. Скоро государю поведали, что псари проявили большое усердие да по дороге к темнице нечаянно убили Шуйского.

— Что ж, видать, Господь от него отвернулся… На богомолье поеду, в Троицу. Велите коней седлать, — приказал Иван.

Бояре, переглянувшись, вздохнули. Знать, их воле конец пришел: государь взялся за управление Русью. Не припомнил бы обиды, как в возраст войдет!..

— Сережка, пошли домой… А, Сережка-а? — канючил Мишка Ряха, опасливо оглядывая подступавшие со всех сторон деревья. И кой бес потащил его за дружком сюда, на лесную опушку?! А ну как леший выйдет из зарослей? Ой, мамынька!.. С нами крестная сила!

Сережка, не обращая внимания на крестившегося Мишку, продолжал свое дело: широко расставив ноги, он медленно поднимал лук, метился, натягивая тетиву, резко отпускал ее и слушал пение стрелы. Настоящей стрелы, пущенной из настоящего лука!

Прежде-то что ж, не луки у него были — так, баловство! Согнет отец или Данила таловый прутик, намотает жилку — вот те и игрушка. Стрелы ребята и вовсе сами делали: острогают веточку, воткнут гусиное перо — и готово. Такие стрелы летели мимо цели, луки-прутики в руках дергались. Тем оружием только живность в Усолье пугать, да еще минувшим летом в татар да русичей с ним забавлялись. Луков тогда понаделали, стрел — ворох, что стог.

Все лето в набеги играли. Никто из слободских ребят не желал становиться басурманином. Поначалу спорили, орали до хрипоты, после сговорились: кто однажды будет русичем, вдругорядь станет татарином, и наоборот. Только Сережка Никитин во все время оставался усольцем и воеводил у русичей — друзья безоговорочно признали за ним такое главенство. И задумался он: а ну как взаправду нападут на Усолье враги, что станет он делать со своим игрушечным луком? Надобно настоящий сработать.

Попросил Сережка отца пособить. Никита отмахнулся: мал еще. Сунулся отрок к Даниле, тот руками развел: не умеет делать он взаправдашних луков, у него, мол, есть свой, готовый.