Нелли Савенкова - Самоборец

Испугавшись, что упрямец донесет на него, Андрей, кляня свою неосторожность, поспешил во дворец — опередить князя Горбатова и возвести поклеп на него. Родственнику своему, князю Ивану Шуйскому, одному из бояр-опекунов, он, перевернув правду, сообщил, будто Юрий тайно подговаривает к себе знатных людей и князь Горбатов будто уже готов немедля уехать в Дмитров и его, Андрея, с собою зовет. Доложили об измене великой княгине, та приказала не мешкая вызвать Горбатова для ответа. Князь Борис возмутился таким подозрением и горячо стал доказывать, что как раз наоборот — Андрей сготовился к отъезду да его к тому склоняет.

Елена с боярами совет держала, кому верить: кто правду сказывает, а кто лукавит? Хотя Иван Шуйский отстаивал своего родственника, однако бояре, поразмыслив, решили, что Борис Горбатов издавна показал себя слугой добрым, ни разу в измене не был замечен, худого ни о ком не сказывал — стало быть, и в сем деле он прав. А вот Андрей однажды уж бегал в Дмитров от великого князя, за что его Василий Иванович в темнице-то и держал. Видно, не одумался смутьян да за старое принялся. Поверили князю Горбатову, а князя Шуйского опять посадили в темницу — и поделом ему!

Покончив с одним изменником, стали размышлять, как поступить с другим, главным — Юрием Дмитровским. Осторожные бояре посоветовали Елене: коли великая княгиня желает мирно править с сыном, то надобно лишить свободы и Юрия, невзирая на то, что он старший дядя государя. Он честолюбив, приветлив и желаем многими, а потому опасен.

Елена усомнилась:

— Юрий крест целовал на верность Ивану, государю своему.

— Целовал, да токмо сказывал, будто клятва та невольная да беззаконная: Юрий давно уж к престолу подбирается. Смута зреет! — ответили ей.

Елена подумала, повздыхала об участи родича да велела боярам:

— Делайте, чего надобно…. для пользы государства.

Дабы предотвратить смуту, Юрия схватили и кинули в темницу.

— Подступал царь Бахмет турецкий, и разорял он старую Рязань-город подлесную, и полонил он народу во полон сорок тысячей, увел весь полон во свою землю. Оставалася во Рязани одна женка Рязаночка…

За окном тихо шелестел первый весенний дождик. В душной полутьме жарко натопленного покоя мамка Аграфена рассказывала сказку про Авдотью Рязаночку, вызволившую из плена жителей родного города. Государь слушал, открыв рот, щеки его горели, душа наполнялась решимостью помочь Авдотье, пробиравшейся в землю турецкую. Посмеялся он глупости царя Бахмета, восхитился мудростью Рязаночки: сумела-таки отгадать женка русская трудную задачку басурманского царя!

Рядом сидел боярин Иван Оболенский. Он зашел пожелать государю покойной ночи и перемолвиться с Аграфеной, сестрой своей, да заслушался, остался.

— Она выбрала весь полон земли турецкие да привела-де народ полоненные да во ту ли Рязань опустелую… расселила Рязань-город по-старому, по-старому да по-прежнему. Да с той поры Рязань стала славная. Да с той поры стала Рязань-де богатая. Да тут ли во Рязани Авдотьино имя возвеличилось. Да тем дело и окончилось, — завершила свой сказ Аграфена. — Ну, молодцы Иваны, почивать пора.

Увлеченные, они не сразу заметили, что в покое стоит великая княгиня. Она появилась неслышно и не стала прерывать сказа. С грустной улыбкой Елена смотрела на сына-государя, приобнявшего своего боярина: рано отца лишился, тянется к мужам зрелым. И ей бы, одинокой, вот эдак-то прижаться, да не к кому.

— Великая княгиня! — заметив ее, обрадовался маленький Иван. — Мамка сказку сказывала про Авдотью Рязаночку. Она народ свой из полона вызволила! Давай и мы к татарам сходим — пущай они наших людей отдадут! Я любые загадки разгадаю!

Елена ласково провела рукой по волосам сына. Судьбы полоненных набегавшими татарами русичей издавна тревожили думы государей своих. Правительница тоже о том размышляла и не единожды с митрополитом советовалась, как пленников высвободить.

— Мы их, Ванюша, выкупать станем, полоненных-то. Загадочки, я чай, токо в сказках помогают. Пойдем-ка, сыне, в крестовую палату да помолимся за всех страдальцев.

Трехлетний Иван молился в этот раз усерднее обычного, он просил Господа о смягчении участи всех полоненных да о помощи ему в их вызволении. Поцеловав сына на прощание, Елена отправилась в свой терем. Боярин, не сводивший глаз с правительницы, вызвался проводить ее.

Из крестовой палаты мамка увела маленького государя в опочивальню. Когда она снимала с него дневное платье, Иван закапризничал:

— Не стану я спать! Еще сказку хочу!

— Эдак-то мы все сказочки перескажем, опосля про что говорить станем?

— Не хочу спать! Государь я или не государь?!

— Государь, — согласилась боярыня, поправляя подголовник и укрывая великого князя, — спи, Ванюша…

Боярин Оболенский меж тем довел правительницу до ее опочивальни. Ночь была темная, безлюдная, а если и таился кто где, так невидимый да неслышимый. И никому в точности не ведомо, что произошло у великой княгини с боярином, однако надолго задержался он в ее покоях, куда изумленные слуги не посмели и глазком заглянуть. Но на другой день приближенные, а за ними и вся Москва, заговорили о сердечном расположении правительницы к князю Телепневу-Оболенскому. Кто-то сам заметил ласковый взгляд да тайное движение, кто-то догадывался, находя подтверждение в молодости, решительности и приятном обличье боярина.

Михаил Глинский, с негодованием отрицавший всякие домыслы, и сам убедился в правдивости слухов. Войдя, по своему обыкновению, внезапно в покой племянницы, он застал Елену в объятиях князя. Они тут же отринулись друг от друга, но необычайно разрумянившееся лицо правительницы и влюбленный взор боярина красноречиво указывали на их отношения. Принявши вид, будто ничего не заметил, Михаил рассудил: «Пущай себе тешатся, лишь бы мне не мешали. Покуда они любятся, землей русской я править стану».

Но вскоре Глинский понял, как он ошибался. Найдя поддержку друг в друге, правительница и старший боярин Думы повели борьбу против опекунского совета, мешавшего им властвовать: собирались тайно, не извещая опекунов, решали государственные дела без их участия. Опекуны сопротивлялись, и более всех — Глинский.

— Елена! Что слышу я! — возмущался он, входя к племяннице. — Со всех сторон только и несется: Оболенский да Оболенский!

— Ну так что?! — насмешливо глянула на него правительница.

— Ты великая княгиня…

— Вот-вот, — перебила она дядю, — коли я великая княгиня, так вольна поступать по своему разумению.

— Елена! Ты высоко сидишь, на виду у всех. Ты должна быть добродетельна, — попытался внушить ей Михаил.

— И это ты?.. Ты говоришь мне о добродетели?! Да мои прегрешения в сравнении с твоими, дядюшка, — так, ребячьи забавы!