Нелли Савенкова - Самоборец

Клест привел в сборную избу церковного дьячка Дионисия.

— Вот, Аверьян, ты сказывал, человек тебе надобен, грамоту разумеющий. Лучше Дионисия, почитай, во всем Усолье не сыщешь.

Тиун взял свиток, подал дьячку:

— На, прочти…

Тот примял бородку, поднес бумагу к свету да бойко, нараспев, начал читать. Аверьян, одобрительно кивнув головой, прервал дьячка:

— Довольно… Беру тебя, Дионисий. Назавтра обедню отстоим: в Господень праздник грех работать, — а после за счет примемся. Сюда, в избу сборную, все с самого ранья и придете. — Тиун оглядел своих сотоварищей: братьев Могильниковых, старосту Клеста, дьячка — и заключил: — Считать слободу будем.

— Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Миром Господу помо-о-олимся!.. — возгласил поп Иона.

Солнце заглядывало в узкие окна, еще недавно затянутые пузырями, а ныне заставленные слюдой: для храма своего солевары ничего не жалели. Яркие лучи озаряли древние образа, ложились на брусяные стены, на усольцев в нарядных одеждах. Праздничную службу никто не пропускал, народу в церкви собралось много: бабы в расшитых киках и добрых душегреях; девки в наголовниках с накосниками, низанными мелким речным жемчугом; мужики в чистых вышитых рубахах… Опрятные детишки стояли чинно со своими родителями.

Марьянка весело глядела на образа. Ей нравилось ходить в церковь: здесь всегда светло от множества лампад да свечей и сладко пахнет ладаном. Люди тут тихие, спокойные, даже матушка Акулина не кричит на батюшку, а, осеняя себя крестом и кланяясь низко, лишь косится на него да вздыхает. А поют как ладно! Век бы слушала!

Мишке страсть хотелось почесать в носу. Он занес было руку, как для крестного знамения, тут же потянулся пальцем в нос и заработал легкий шлепок. Зуд в носу прошел. Мишка перекрестился с поклоном, поглядел по сторонам. Все крестились, кланялись, вторили хору да попу Ионе.

Вон Степан Клест истово поклоны кладет да сына своего Андрейку подтыкает. Тетка Софья-пирожница с Дашуткою стоят, низко кланяются обе. А вон Сережка с Алешкой да Верочкой возле своих отца-матери. Прилежно осеняет себя дружок, но стоит как-то боком. Хотел было Мишка к Марьянке оборотиться, да крепкую оплеуху получил и тут же принялся усердно молиться, вперившись взглядом в образ Создателя.

Сережка не сводит взгляда, сильно скосившись, с Марьянки: она такая радостная, вся будто светится изнутри. Глаза заболели, и Сережка встал боком. Мать несколько раз чуть слышно шептала:

— Не егози…

Да сама Ульяна тоже косила взглядом: в начальном ряду, чуть впереди, стоял Аверьян. Впервые за столько лет увидела его, и сердце сладко защемило: Ульяна узнавала и не узнавала любимого. Угрюм Аверьян, глядит прямо пред собою, кладет крест размашисто, кланяется резко. Заметил ли ее? Не похоже на то. Может, вовсе забыл об ней? Не желает вспоминать… Неужто и не поглядит? Рядом с ним баба с младенцем на руках, жена его. Некрасива, худа слишком — тела вовсе нет, одни кости; лицо нездоровое, желтое какое-то. Разве мог Аверьян такую полюбить? Поглядел бы на нее, на Ульяну свою. Мочи нет, взор сам его ищет…

Ульяна покосилась на мужа: крепок, статен, собою доволен. Чего ей еще? Любая бы за счастье с ним жить посчитала… Надо было Аверьяну приехать, смутить ее!.. Ну да Бог даст, не признает. Забыл бы уж, вправду… Да как им жить-то в слободе одной? Усолье малое, все рядом ходят, скоро ли, долго ли — столкнутся нос к носу. Что же будет тогда?..

Открылись царские врата. Хор запел «Херувимскую».

— Что же будет-то? Ох, оборони, Господи! Вразуми, Матерь Божия! — одними устами прошептала Ульяна.

— Пора, Сергей, тебе делу учиться, — отложив ложку, заявил Никита.

Сережка насторожился и, наскоро прожевавшись, спросил:

— Какому делу, батюшка?

— Одно у нас дело, сынок, — соль варить. Завтра поутру на промысел пойдем, готовься.

— И я! И я!.. — закричали Алешка с Верочкой.

Ульяна воспротивилась:

— Что ты, Никита, мал он еще! Там дух тяжелый, угарный да жаркий — спалит он себе дыхание!..

— Не мал! — стоял на своем отец. — Осьмой уж год пошел. Меня родитель пораньше приучать начал… Пускай постигает ремесло — меня заменит, как пора приспеет. Да не страшись за него, Ульяна, не целый день там будет, понемногу учиться станет. Дружки вон его, Андрей Клестов да Елисейка Александров, давно уж на промыслах.

— Они-то, чай, постарше… А нельзя его у колодца на рассоле поставить? Все полегче.

— Ничуть не полегче, то видимость одна. У водоливов, ведаешь ли, к вечеру руки ровно плети обвисают. Он и у колодца на рассоле постоит, и в варнице. А скоро новую трубу ладить станем, землю дырявить, тоже узнает, как это делается. Всему научу…

Вечером Сережка на улицу не пошел. Залез на печь, полежал, покрутился. Малые давно уж сопели, а у него сна не было: как же — работать станет, ровно большой. Не проспать бы! Ну, чай, отец-то разбудит. Не заметил Сережка, как забылся. Снилось ему, будто снег падает на Усолье, заметает все кругом. И будто бегут они с Марьянкою по тому снегу, по колено проваливаются. И вдруг Марьянка лизнула снег да закричала восторженно:

— Соль! Соль! Снег в соль обратился!

Пробудился Сережка затемно. Прислушался: тихо. Знать, рано еще? Он пошлепал к окну: звезды погасли, бледная луна спряталась за облаком. Зевая, появился Никита. Увидев сына, одобрительно похлопал его по плечу.

— Молодец! Не проспал. Пошли, брат, в поварню, поедим.

Чуть погодя отец с сыном уже шагали по росной траве. Просыпалось Усолье: наперебой кричали петухи, мычали коровы, собираемые в стадо пастухом Васяткой. Он важно поднимал бич и лихо щелкал им. Завидев Сережку, Васятка крикнул ему:

— Айда со мною!

В другой бы раз Сережка с радостью побежал на выгон, а теперь степенно ответил:

— Не могу. На промысел иду работать.

— В варнице? — завистливо спросил пастух.

— В варнице, — кивнул Сережка и поспешил за отцом.

На мосту их встретил встревоженный варничный приказчик Никиты Леонтий Рукавишников, заполошно вскричал:

— Никита Кузьмич, Аверьян на промысле!

— Уже? Чего ему надобно в такую рань? — обеспокоился Никита.

— Соль считают в варнице.

— На что ему соль считать?

— Сказывают, сбирать станут с готовой соли, а не с числа варниц!..

— Чего?! — разгневался Никита. — Как так — с готовой соли?! Ишь, удумал! Один он там?

— С ним Степан Клест да двое поплечников, что из Чердыни с ним приехали.