Нелли Савенкова - Самоборец

— Акулина, — подала голос другая, — ты б зашла поглядеть, чего-то Васятка весь чирьями изошел.

— И мой Карпуша…

— Зайду, — примирительно пообещала повитуха.

— Ой, бабоньки, жара-то какая! Купаться хочется… — расправив спину, потянулась Степанида.

— Иди купайся. Дела те более нету?

— Ой, Стеша, нешто опосля Ильи-то?! Листья уж желтеют. Утащит тебя водяной, и будешь у него в омуте щи варить.

— Чего вы? Так я, только помыслила… — Степанида огляделась. — Смотрите-ка, Ульяна идет! Ровно в воду опущенная…

— То она по Аверьяну страдает. Видали, каков молодец стал? Не нашим чета, с самим наместником знается! Государя зрел!

— Цыть вы, сороки! — грозно прикрикнула на баб Акулина. — Выдумываете, чего нету! У него своя семья, у нее своя. Не наговаривайте напраслину.

— Какая у него семья? Анна-то супротив Ульяны — так, кочерыжка.

Ульяна подошла ближе, поклонилась всем разом.

— Бог в помочь, бабоньки.

— Спасибо, Ульяна.

— Акулина, за тобою я. Верочка занемогла. Я к вам заходила, Фома сказал, на реке ты. Приди, погляди, чего с нею.

— Погляжу. Закончу тут вот — немного осталось — и погляжу. А ты чего сама-то пришла? Данилу бы послала.

— Данила с Никитой уехал.

— Далеко ль?

— В Чердынь к наместнику. Ну, так я жду тебя? Ты уж поспеши, Христа ради.

— Ступай-ступай… Я следом, — посулилась Акулина и споро принялась достирывать остатнее.

Понуря голову, Ульяна спешила к своему двору. Услышав знакомый, давно забытый голос, она вздрогнула не от внезапности — давно ждала, — от радости.

— Здравствуй, Ульянушка…

Сердце ударило гулко да полетело куда-то в пропасть. Господи, твоя воля! Аверьян заступил ей дорогу.

— Здравствуй, Аверьян…

Ульяна несмело подняла взор. Изменился он: в черных волосах седые нити, на лбу морщины; брови хмурит да глядит строго.

— Вот и свиделись… Сколь уж я в Усолье, а с тобою до сей поры не встречался… Никита берег иль сама хоронилась?

— На что мне хорониться от тебя, Аверьян? И Никита давно уж успокоился. Что было, то прошло… Ныне все по-другому.

— Да… другая ты стала, Ульяна, — чужая, неласковая…

— Да и ты уж не мой, — вырвалось у нее.

— Ну и как тебе с Никитой живется?

— Бог милует…

— Чего-то не шибко радостна?

— Дочка захворала — не до веселья, — вздохнула Ульяна.

— Акулину позови, — посоветовал тиун.

— За нею и ходила… Пойду я, Аверьян, недосуг мне…

— Постой! — он схватил ее за руку. — Отчего не пошла ты со мною? С ним осталась, с постылым… Стерпелось-слюбилось?.. Эх, Ульяна! Я об тебе все годы помнил, забыть не мог. А ныне встретились — и сказать нечего.

Близко-близко его очи, бездонные, будто омут: обнимает Аверьян ее взглядом, опутывает. Мочи нету противиться… Ульяна, собрав все силы, заставила себя выдернуть руку.

— Пусти! Что минуло, того не воротишь! — и, не оглядываясь, побежала к своему двору.

Ее била мелкая дрожь, дыхания не хватало. Ничего не минуло: ведь еле сдержалась, не кинулась на шею Аверьяну! Все вернулось… Сердце трепещет… Нету моченьки… Спаси, Господи! Вразуми, Божья Матерь! Нет, более нельзя ей с Аверьяном видеться! Не отвечает она за себя, не ручается.

— Ты, Нечай, кого обхитрить замыслил? Судебное когда заплатишь? Жеребенка-то тебе присудили, али забыл? Да пятно в долг ставлено. Ты ж на радостях в Устюг отъехал, чай, товару привез немало? Плати долги, — строго смотрел тиун на должника.

Нечай Частиков, плутовато прищурившись, переминался перед тиунским столом с ноги на ногу, чесал в затылке да вздыхал.

— Ох, Аверьян, поиздержался я… Погоди малость! Съезжу на Сылву к остякам, поторгую там. Даст Бог, с прибылью ворочусь — тогда все выплачу.

— Нет, Нечай, более не стану ждать. Все в срок платят. Ныне время приспело еще и корма сбирать. Отдавай должок, да сполна!

— Нету! Вот те крест, нету! — Нечай размашисто перекрестился на иконы.

— И не боязно в неправде божиться? — укорил тиун. — У тебя, знамо, сундуки ломятся.

— Где ж ломятся, Аверьян? То приданое девок моих, годами нажитое. Ить десяток душ у меня — за каждой дать надобно. Пожалей ты их!..

— Все! — припечатал рукой по столу тиун. — Плати нынешнее да про долги не забудь. А ежели лукавить станешь, не помилую, на правеж к наместнику отправлю. Уразумел?

— А то как же!..

— Ступай.

Взопревший Нечай выскочил на улицу, едва не сшибив в сенях Никиту. Солевар покачал головой ему вослед и, отворив тяжелую дверь, остановился на пороге, привыкая после яркого солнца к полутьме сборной избы. Аверьян оторвался от бумаг, посмотрел на вошедшего.

— Чего встал? Заходи.

— Да уж взойду, — Никита уверенно прошел и сел на лавку против Аверьяна, их разделял только стол, заваленный бумажными свитками. — Правишь? Нечай-то от тебя ровно ошпаренный бежал. Много недовольных тобою в Усолье, тиун. За что Сыромятниковых на правеж отправил? Бубегов тебе посулил, знать, немало? Землю-то он взамен долга по-доброму взял, никто не неволил, всем ведомо. Сговор был, а опосля Бубегов сам на попятный пошел, сказал, будто Сыромятниковы долг не отдали. А ты и поверил?

— Я-то чего? Мужи судные — ваши же, усольские, — не молвили за них. У Бубегова видок был — Павлик Вахромеев, он побожился. У Сыромятниковых — никого.

— Ну, а у Петра Горбуна за что дельную избу забрал? — продолжил укорять Никита. — Он с тех сапогов, которые тачал, кормился. Ныне обнищал вовсе, того и гляди — помрет.

— Он чего, без своей избы сапоги тачать не может?.. Да ты чего мне спрос учинил?! — возмутился тиун. — Кто ты таков? Я только пред наместником ответ держу. Сам ведаю, чего делать!

— Да уж, ты ведаешь… — передразнил Никита.

— Все по правде, без корысти делаю. И не надо мне поминать всех, кого обидел я. Меня сюда для того и посадили, чтобы порядок был. Кто платить не желает да должает, тех наказываю. Упреждал ведь я, всех упреждал!

— Не любят тебя здесь, Аверьян!..

— Чего любить? Не девка. Ты чего пришел? Тоже скажешь, подати нечем платить? В должники метишь?

Никита вскипел:

— А ты меня не трожь! Подати я завсегда исправно платил. Да я, ежели доведется, все Усолье, да чего там Усолье — всю Пермь Великую купить смогу!

— Неужто такой богатый? — неподдельно подивился Аверьян.

— Да уж не бедный!..

— То и ладно… Знать, и ныне сполна отдашь?

— Вот об том и пришел толковать. Я, Аверьян, из Чердыни возвернулся. У наместника был!.. Грамотку тебе привез от него.

Никита неспешно достал из-за пазухи примятый свиток, подал тиуну. Аверьян сорвал печать, расправил бумагу и, окинув пришельца строгим взглядом, углубился в чтение. По мере того как он пробегал строки послания, лицо его все более мрачнело.

— Велит сбирать по-прежнему: по четыре сапца соли с варницы… А ведь сам мне приказывал по выварке расписать. Чего, Никита, и князя опутал? Ну-ну…