Нелли Савенкова - Самоборец

Аверьян поодаль шел следом, наблюдая за Ульяной: шатается, ровно пьяная, и слышно в ночной тишине, как смеется. Ему самому хотелось закричать на весь свет: «Моя! Моя!» — но он только улыбался в бороду. Вот уж скрылась она в своем дворе. Аверьян, постояв недолго, повернул назад. И не заметил он, что следит за Ульяною пара других глаз, злобных да лукавых.

Семен-корчмарь, провертевшись полночи без сна, раздраженно укутался в шубу, вышел на крыльцо. И чего не спится?.. Душно в избе: Катерина, будь она неладна, шибко натопила. Подышать свежачком: может, сон придет? Семен притулился к столбу, потянул носом студеный воздух.

Вьюга стихла, морозит. Луна полная — далеко видать: отсюда, из-за реки, Усолье застывшим кажется. Спят все, и горя им нету, что корчмарь без сна, без отдыха мается… Ан нет! Кто-то там меж дворов пробирается. Семен вгляделся. Эх, не близко, не разобрать. А ну как разбойник в Усолье проник, воротники проглядели? А чего им — дрыхнут, поди, да ворота без запору оставили?..

Семен насторожился: ну-ка, ну-ка? Ко двору Никиты-солевара подошел, теперь ближе, получше видно: вроде баба? Чего это баба по слободе ночью бегает? А-а, знать, подарочек Приходцу подкинула? И куда ж ты, милая, от Никитова двора пойдешь? Семен подождал, но никто из того двора не появился. Зато в отдалении, на горе, мелькнула еще одна тень: двинулась в другую сторону и скоро скрылась у окраинных дворов. Замерзнув, но так и не разобрав, кто бродит ночью по Усолью, Семен вошел в избу, залез на печь и, приткнувшись к теплому боку жены, захрапел.

— Ты откуда заявилась? — Никита подозрительно уставился на жену.

Насколько могла беспечно, Ульяна, раздеваясь, пояснила:

— С Акулиною задержалась.

— Дня вам мало?

— Да мы ж бабы, чего с нас взять? Никак натолковаться не можем…

— Знать, об веселом толковали: ты вся светишься.

— Об нашем, бабьем. Так, зряшное… Ступай почивать.

— Тебя дождусь, — Никита зевнул, обнял жену. — Вместе пойдем…

Ульяна всполошилась в душе, но виду не показала, сказала ласково:

— Что ты, Никита! Ступай отдыхать, а мне еще квашонку затворить, утром-то хлебы печь. Ты ложись. Я скоро…

— Да уж, почитай, утро, — проворчал муж. — Сказываешь, не надобно вместо Иванихи бабу на поварню? А сколь она еще хворать будет? Часто неможется ей, давай позовем кого ни-то в помощь? Сама-то не успеваешь.

— Я все успею, Никитушка, не надобно никого звать. Ступай почивать, — стояла на своем Ульяна, взмолившись про себя: «Только бы не догадался! Убьет ведь!»

Отправив мужа почивать, она бросилась в поварню, сволокла заслонку с окна, уселась в уголке и мечтательно уставилась на снежные заносы, позабыв про квашонку.

Наутро Аверьян в Чердынь не поехал. Не отправился в путь ни на следующий день, ни потом. Усольцы напоминали ему, староста Клест подгонял: ехать, мол, надобно да потолковать с наместником, а то, не ровен час, осерчает. Но отмахивался Аверьян, тянул да тянул время: день за днем миновал, а тиун все не покидал Усолья. Не могли взять в толк слобожане, чего он замыслил. Аверьян же просто не мог расстаться с Ульяной.

Они виделись урывками, таясь и скрываясь ото всех. На людях друг на друга и не смотрели. Аверьян напускал на себя угрюмость, да шибко хотелось ему расхохотаться и обнять всех встречных. Только Акулине пришлось открыться. Мужу Ульяна отговаривалась, будто к лекарке-повитухе ходит, вот и поведала ей тайну свою. Та только руками всплеснула.

— Да ты чего, Ульянушка! В себе ли?!

— Ох, Акулина, ног не чую! Ровно на крыльях к нему лечу! Не осуди, помоги ты нам.

— Вразуми, Господь, рабу твою неразумную, — поклонилась повитуха божнице. — А ну как Никита сведает? Ульяна, что тогда? Ох, от мысли только одной холод пробирает…

— Боюсь того, да не могу с собою сладить… Ты поможешь нам?

— Чем же я помогу?.. Ох, грех велик — от живого мужа да к чужому бегать! Не помощница я в том…

— Акулинушка! Не сгуби! — обняла Ульяна подругу. — От тебя одно и надобно: ежели Никита спрашивать станет, подтверди, будто я у тебя и вправду была.

Акулина осуждающе покачала головой и вдруг, подскочив к двери, которую из сеней открывал Фомка, беззастенчиво вытолкала супружника во двор и, затворив избу, полушепотом заговорила:

— Нешто Никита мне поверит?

— Тебе — поверит! — убежденно заявила Ульяна.

После долгого раздумья повитуха кивнула.

— Ну ладно, скажу, чего просишь… Прости, Господи, грех на душу беру, — она перекрестилась. — Но сколь бы вы ни таились, углядит вас кто ни-то.

— Не углядит: мы сторожко.

— Ох, бабонька, сгубишь ты себя, сгоришь, аки свеча… Жалко!..

— Ну что же делать, — смиренно вздохнула Ульяна. — Короткая радость, да моя. После будь что будет… Прощай пока, к нему поспешу…

Она, счастливо улыбаясь, выбежала. Акулина прижала руку к груди.

— Ох, шибко бьется — чует беду… На погибель твою воротился Аверьян, Ульянушка… На погибель! Прости ее, Господь…

Семен Туманин, выгнав последних выпивох, закрыл корчму, постоял недолго в раздумье и двинулся к мосту.

Решил он наведаться к тиуну, выслужиться пред ним на будущее. Ныне в корчме Никита Приходец похвалялся избыть Аверьяна из Усолья. Мол, отъедет сам, наперед тиуна, к наместнику да наскажет ему на Аверьяна, а сам после-то заменит его — тиуном на Усолье станет. Только мыслил Семен: станет ли, нет ли Никита тиуном — еще неведомо. А вот ежели упредить Аверьяна, то, глядишь, его в должники свои зачислишь.

Поспешал Семен, предвкушая благодарность… Уже занес было ногу на крыльцо тиуновой избы, как дверь отворилась: навстречу ему вышла Ульяна. Корчмарь остолбенел. Так и стоял Семен с открытым ртом, пока она не миновала его, не удостоив взглядом. Из сеней показался сам Аверьян. Увидев Туманина, тиун нахмурился, грубо схватил его за грудки, заволок в избу.

— Ты чего тут вынюхиваешь?!

Семен, придя в себя, быстро сообразив, что следует говорить, замотал головой.

— Не-не-не… Я не видал, ничего не видал и нем, будто рыба…

— Не видал, сказывать? — Аверьян отпустил его. — А чего не видал-то?

— Ничего… Соринка в зеницу попала, ничего не вижу…

— Ну-ну, гляди, Семен, как бы вовсе очей-то не лишиться!

— Сберегу! Сберегу очи-то! — закивал корчмарь. — Вот те крест!

— Чего пришел? — Аверьян настороженно прислушался. — Один ли?

— Один… С кем ходить-то? Дело у меня до тебя, тиун. Надобно тебе в Чердынь поспешить.

— То не твоего разума дело! — оборвал его Аверьян.

— Ну как знаешь, тиун. Ежели не дорожишь службою своею…

— Чего-чего? Ну, сказывай толково, к чему ведешь?

Туманин поведал о Никитовой задумке. Аверьян слушал молча, не перебивал.

— Вот и сказываю, в Чердынь те поспешить бы, — заключил корчмарь.