Нелли Савенкова - Самоборец

— Сказывайте, у кого огнестрелы? Добром сказывайте!

— У кого?.. В Усолье нашем отродясь огнестрелов не водилось! Чего ты, Аверьян?

— Он, Нечай-то, давеча на Сылву отъехал с товаром. Знать, остяки тамошние его пограбили да убили? — предположил кто-то.

— Почто на Сылву-то! — досадливо воскликнул тиун. — Упреждал ведь я: наместник не велел! Не послушались, вот и…

Внезапно осознав страшную правду, Никита оторопело воззрился на Аверьяна.

— Так ты хошь сказать, наместничьи слуги его?.. Как же? За что?!

— Я ж вам толковал, чего ныне в Чердыни делается. Вы, знать, думали, будто я вас застращать решил? Лихие дела творятся, крещены души! Уразумейте же наконец!

Вперед выступил помощник Нечая, коренастый пермяк Гриша Юксенов, поглядел исподлобья на усольцев.

— Тиун правду сказал. Люди князя нас остановили, велели товар отдать. Нечай не хотел. Его стрелили да подручных… Меня отпустили… Всем сказать велели: дома сидите, не смейте на торговлю ездить.

— Да чего же делается, крещены души?! Неужто управы на князя не сыщем? На Москву надобно ехать, у государя защиты искать.

Аверьян с сомнением покачал головой.

— Государь мал. Чего на Москве ныне делается, еще неведомо. Придется князя послушаться, покуда он только волю свою сказывает да в Усолье не едет. Вы чего ж, хотите, чтобы он со слугами своими и здесь бесчинства учинил?

— Сражаться станем, коли сунется!

— С кем сражаться-то? С наместником государевым? Супротив великого князя пойдете? Вот уж о ту пору вас мятежниками объявят да спалят всю слободу!

Усольцы помрачнели, переговаривались:

— Тимофей Лукин на Тюменский волок с сынами уехал, чего-то давно нету…

— Демид Васильевский с товарищами тоже на Сылву подались?

— Туда…

— Ну, помогай им Господь!

— Не, Демидко уж возвернулся. Я его давеча видал.

— Где видал-то? Обознался, чай? Чего ж он на сход не пришел?

— Тихо вы, крещены души! — оборвал их Степан Клест. — Чего делать-то, Аверьян?

— Я уж вам сказал: смиритесь, покуда не шибко просит. Лиха не будите. Поостеречься надобно!

— Надобно… — согласились усольцы.

Ульяна страдала. Видеться с Аверьяном она не могла: дома у него жена с сыном, и по слободе ныне он один не ходит, все с усольцами. Озабоченные они какие-то, суетливые. Даже Никита возле тиуна трется. Чего замыслили? Вот всегда так: ежели мужики союзно да о своем пекутся, то бабам там не место — о них и не мыслят.

Ульяна посылала Сережку выведать, о чем на сходах толкуют, да то ли он не очень-то понял, то ли не открылись при нем. К Фомке приставала: чего, мол, замышляется, — но он тоже ничего путного не открыл.

Акулина пыталась ее утешить, втайне прося Господа вовсе отвратить тиуна от Ульяны.

— На что тебе, бабе, дела мужицкие? Они свое вершат, а ты не встревай.

— Забыл меня Аверьян… Разлюбил, — сокрушалась Ульяна.

— Ну, то еще неведомо, разлюбил аль нет. А ежели он забыл тебя, то и ты его из сердца выкинь. Оно и к лучшему…

— А коли не забыл? — с надеждой взирала она на повитуху.

— Ульяна, оставь его, займись ребятишками, — советовала Акулина. — Мужики получили свое да отошли, а деткам ты завсегда нужна.

Ульяна покивала головой, тяжко вздыхая. Вдруг со двора послышался детский крик:

— Тетка Ульяна! Тетка Ульяна!

В избу заполошно вбежала испуганная, запыхавшаяся Марьянка.

— Тетка Ульяна! Беги скорее на Усолку! Ваш Алешка в иордани потонул…

— Как… потонул?.. — беззвучно, враз побелевшими губами прошептала Ульяна и беспомощно посмотрела на Акулину.

Повитуха подскочила к ней, помогла подняться. Втроем они побежали креке. Ульяна оступалась, ноги ее подкашивались, руки дрожали.

— Господи, помилуй… Господи, помилуй…

У проруби толпились люди: Ульяна не различала лиц. Перед ней все расступились… Она медленно приблизилась к иордани и, не мигая, уставилась в ее черноту, надеясь разглядеть лицо сына. Ноги ослабли, Ульяна упала у обледенелого края и, протянув руки к воде, завыла. Подоспевший Никита крепко обхватил жену. Сережка, весь мокрый, стуча зубами, несмело приблизился к родителям.

— Ты чего вымок-то? — тревожно ощупал его отец.

— Алешку спасал, — хмуро глянул Сережка. — Не смог: тяжел больно. У него одежонка намокла, уволокла на дно. Батюшка, достать его надобно. Тут он, под нами…

— Достанем, сынок… Достанем… Домой ступай, в сухое переоденься. Не заболел бы!..

— Не, я крепкий!.. Давай Алешку доставать. Вдруг он живой еще?..

— Ступай, Сергей! — настаивал на своем Никита. — Да мамку с собою уведи… Акулина, помоги ей.

— Да-да, — повитуха торопливо подошла, прихватила Ульяну, силою повела домой.

Никита поглядел на мужиков.

— Ну, кто пособит?

— Багор нужен.

— Да не один…

Кто-то побежал за багром, другие принялись расширять иордань, рубя лед топорами. К Никите подошел Аверьян, кивнув на воду, предложил:

— А ежели туда нырнуть? Ведь неглубоко.

— Кто нырять-то станет? — зло отозвался Никита. — Уж не ты ли?

— Могу и я, — тиун начал раздеваться.

Никита остановил его:

— Погоди. Мужики багры притащат — подымем.

Аверьян, не слушая, скинул шубу, кафтан, прыгая на одной ноге, стянул сапоги. Никита еще раз попытался воспрепятствовать ему; усольцы, переговариваясь, настороженно наблюдали за тиуном. Оставшись в одном исподнем, Аверьян отодвинул тех, кто расширял иордань.

— Ну-ка, посторонитесь, — он перекрестился и, нырнув в прорубь, скрылся под водой.

Все притихли, прислушиваясь. Подбежали мужики с баграми, их остановили, шепотом сообщив, что сотворил тиун. Все напряженно ждали: Аверьян не появлялся… Никита чертыхнулся.

Наконец в проруби показалась голова тиуна — он глотнул воздуха, прохрипел:

— Сыскал… — снова ушел под воду и тотчас с силой вытолкнул тело Алешки.

Мужики суетливо подхватили мальчонку, выволокли на лед, а после помогли выбраться замерзшему Аверьяну. Его растерли, пособили одеться. Никита молча кивнул тиуну, взял на руки тело сына и побрел к своему двору. Усольцы гурьбой последовали за ним.

Аверьян остался один. Стуча зубами от холода, сотрясаясь дрожью, он с сочувствием поглядел вслед солевару и решительно направился в корчму.

Ульяна была не в себе: она то принималась выть, то звала Алешку. Повитуха напоила ее травами, уложила на лавку. Ульяна задремала было, но едва Акулина отошла от нее, как та очнулась, огляделась непонятливо. Напряженно морщила лоб, точно запамятовала что-то важное. И вдруг вспомнила горькую правду, тяжко выдохнула:

— Акулина… То кара мне за грехи мои…

— Что ты, Ульянушка! Какие ж грехи?.. — ласково возразила повитуха. — И не мысли об том!

— Господи! Грехи мои на детушек пали! — Ульяна, причитая, схватилась за голову. — Ой, мамынька! Глядишь ты на дочь свою непутевую да слезами умываешься! Ой, грехи-и!.. Что же делать-то?.. Молиться! Молиться…