Нелли Савенкова - Самоборец

Долго бродил Андрейка по лесу, звал Чернуху. Не нашел, лишь охрип: коровы нигде не было. Стало смеркаться, он поворотил к Усолью: боязно в темном лесу!.. Но неизвестно, чего больше страшился Андрейка — леса иль грозившей ему порки. Задаст ему отец! Да ему и самому жаль Чернуху — хорошая корова, молочная. Видать, волки задрали да в чащу уволокли… Где ж ее сыщешь?

На ясном еще небе темными зазубринами проявился край острога. У отворенных ворот пламенел костер. Андрейка подошел к караулу, поздоровался. Воротники, Никита Пядыш да Иван Сосновой, узнав его, ответили:

— И ты здрав будь, малец. Откудова идешь? Ребята ваши давненько пробежали. Сережка-то и не ведал, чего с мамкою его приключилося.

Андрейка, как взрослый, степенно присел на поваленное дерево у костра, спросил:

— А чего с теткою Ульяною сделалось?

— Потонула она, малец. Ныне в Усолку сиганула… Никита ее вытащил, да уж поздно, — Пядыш вздохнул. — И какая баба справная…

— Не в себе она была после Алешкиной гибели, — пояснил Сосновой, — вот и порешила с собою-то.

— Ведомо, не в себе, — согласился Пядыш.

Андрейка посочувствовал дружку: плохо без мамки… Да своя забота тяжелее. Чего ему-то делать? Отец, чай, не помилует! Рассказал он воротникам свою беду. Те повздыхали, вспомнили страшные случаи прошлых лет: было время, скотину прямо с выгона волки уносили да собак безбожно драли.

— А ныне и вовсе волки освирепели, — молвил Иван Сосновой. — Оголодали, чай, за зиму? Да вроде зима-то не лютая была…

— Давеча Андрей Сыч лося обглоданного нашел, сам сказывал… Как они лося-то завалили? — подивился Пядыш.

— И то: лето, почитай, токо-токо началось, когда еще озимь нальется… — невпопад молвил Сосновой.

— А волкам чего? Им не зерно жрать, — тут же отозвался Пядыш. — Не боязно тебе, Андрейка, по лесу-то одному?

— Не, я бедовый! Я, коли надобно, и ночью тама останусь, — заверил малец.

— Ну-ну, — одобрили мужики.

Аверьян пил взахлеб, захмелев не враз, ждал облегчения душе, да не случилось его. Отослав братьев Могильниковых, он принялся метаться по избе, ровно волк в неволе: пьяно шатался, рвал на себе рубаху, бился головой об стену. Боль, сжигающая нутро, выворачивающая душу, не отступала. Забыться тиун не смог, будто непрестанно нашептывал кто: «Нету Ульяны на белом свете… Нету Ульяны…»

Внезапно Аверьян остановился: какая-то мысль вертелась в голове, не давала покою. Чего-то братья Могильниковы молвили… До него вдруг дошло: Никита — убивец! Бабу свою убил, прежнюю, да еще кого-то. Во как повернулось!

— А ежели он сведал про нас с Ульяною? Сведал да и порешил ее?! — подумал вслух Аверьян, но перебил сам себя: — Нет! Потонула Ульяна… Потонула… Неужто сам он ее кинул в Усолку-то?.. Ох! — Аверьян схватился за голову. — Вовсе разум теряю… Не мог Никита того сотворить: любил ведь. Да и где ж ему сведать об нас? Никто не знал! Таились мы с Ульяною, шибко таились!.. Ежели подглядел кто да нашептал ему? Погоди-ка… Семен?! Семен-корчмарь ведал!

Аверьян бросился к столу, налил полную чарку полугару, выпил разом, взъерошил волосы.

— Семен… А ну как сказал он Никите? Пойти в корчму да спытать?

Решил так тиун да тут же осекся: чего пытать-то? Нету Ульяны, не воротишь ее… Сама она, знать, в реку-то прыгнула? Как Алешку схоронила, не в себе была. Уверилась: за ее грех малец погиб, — а во грехе его, Аверьяна, винила. Стало быть, он в ответе пред Господом за душу ее. Он Ульяну склонил ко греху — он и убивец! Тиун простонал сквозь зубы:

— Ульяна-а… Чего ж ты наделала-то!.. Горе горькое…

Он не услышал, как отворилась дверь. Шатаясь, вошел Никита, постоял, глядя на безутешного тиуна, и криво усмехнулся.

— Вот ты где… Почто дома не сидишь с бабою своею? Твоя-то жива-а… Али сокрушаешься?.. Ульяну у меня украл, во грех мою бабу ввел! Теперь каешься? Чего уставился на меня? Ведаю! Все ведаю…

Аверьян выбрался из-за стола, приблизился к солевару. Никита схватил его за грудки, с силой тряхнул.

— Душегуб! Ульяна чрез тебя с собою порешила! Ты!

Тиун, еле устояв на ногах, оправил рубаху, застегнул кафтан.

— Ты меня винишь?! — он пьяно уставился на солевара. — А ну как я розыск учиню? Забыл, с кем молвишь? Учиню розыск да спытаю: не ты ли сам Ульяну со свету сжил? — ткнул он Никиту в грудь.

Тот аж задохнулся от ярости.

— Я?! Вовсе ополоумел?! Чтобы я… Ульяну?! Тебя вот смогу убить! А жену — нет!

— Ой ли? — выставив палец, Аверьян покачал им перед носом солевара. — Сдается мне, ты уж одну жену на тот свет отправил… и брата своего…

Никита оторопело открыл рот.

— Ты как… сведал?.. — из багрового он враз сделался бледным. — Неправда это! Разбойники их порешили! Разбойники… И меня едва не прикончили!..

— Знамо, что разбойники, — кивнул Аверьян. — Только мне-то не бреши! Я ведаю!

Никита устало опустился на лавку, ссутулив плечи, понурил голову.

— Не можешь ты ведать… Давно то было. И далеко отсели… Я о ту пору молодой был, горячий…

— И ныне, знать, не остыл, — буркнул Аверьян.

Не слыша его, Никита продолжал:

— Я ведь только женился о ту пору… Мыслил, заживу с молодою женою…

Неожиданно для себя он все поведал тиуну. Аверьян молча слушал и удивился, когда понял, что сочувствует сопернику.

— Продал я промысел на Вычегде да сюда подался, — завершил Никита свой рассказ.

— Не покаялся? — спросил Аверьян.

— Нет! Коли б еще случилось, сызнова бы убил!

— Баба молодая да брат все-таки, родной…

— После содеянного уж не брат! — отрезал Никита.

Аверьян внимательно поглядел на него и после недолгого молчания предложил:

— Ну, теперь об Ульяне расскажи…

— Чего рассказать-то?!

— Как ее порешил…

— Чего?! — Никита вновь сжал кулаки, тяжело засопел: — Ульяну я пальцем не тронул!

— Не верю! Ты мне только что поведал, как жену убил за любодеяние… Ульяна тоже согрешила — со мною. Ты ж, сам признал, сведал о том! Вот и убил ее…

— Ульяну я любил шибко… Я бы глотку перегрыз всякому, кто обидит ее!

— А как же, узнал об нас да сдержался? — с сомнением поглядел на него тиун. — Неужто и не молвил ей ничего?

— Узнал… — кивнул Никита, — узнал, да поздно: она уж с собою порешила… Я давеча в корчме сидел, там и узнал.

— Семен? — спросил Аверьян, зная ответ.

— Он… — кивнул Никита.

Оба помолчали, вздыхая; каждый понимал горе другого. Тиун заговорил первым:

— Ну и почто явился? Убить меня? Убивай… Я без нее уж и так мертвец. Без Ульяны жить не смогу…

Никита не отозвался.

— Судить станешь? — продолжал Аверьян. — На что? Я уж сам себя осудил. Не твоя об том забота… Я, может, поболе твоего Ульяну любил!.. И вину свою разумею.

— Хороший ты мужик, Аверьян, — вдруг выдохнул Никита. — Вот сведал об вас с Ульяною, а сердца на тебя не держу. Отчего так-то? — он удивленно посмотрел на тиуна.