Нелли Савенкова - Самоборец

Мишка, сопровождавший дружка, опасливо шептал:

— Сережка, грех ведь то! Ану как сведают? От церкви отлучат!..

— Не отлучат, — уверенно заявлял тот, — коли ты, Мишка, не проболтаешься. А и сведают — выпорют, да и только.

— Выпорют… Больно, чай… — плаксиво канючил Мишка.

— То ж матушка моя… С твоей бы этак-то…

Мишка представил, что его большой грудастой мамки Варвары вдруг не стало. В носу защипало… Пронеси, Господи! Он начал скоро креститься.

— То-то же, — поглядел на него Сережка. — Эх ты, Мишаня… Тошно мне без матушки…

Мишка хохотнул:

— Чай, не дитятко малое!..

И тут же получил оплеуху:

— Дурень!

Потирая ушибленное место, Мишка протянул с обидой:

— За что ты меня-то бьешь? Я не виноват, что мамка твоя померла… И что тута ее положили. Поливай могилу святой водою, сколь хошь, а покою им все одно не будет.

Сережка, прикусив губу, кивнул:

— Батюшка тоже про непокой сказывал. Неужто и вправду плохо матушке на том свете? Чего-то придумать надобно.

— Чего ж ты придумаешь? — сочувственно вздохнул Мишка. — Чай, не Господь Бог…

Поразмыслив, через несколько дней Сережка собрался, взял котомку, положил в нее краюху хлеба, вооружился луком со стрелами да исчез из Усолья. Вечером, уже в сумерках, Никита хватился сына, дружков его поспрашивал, да никто не ведал, куда Сережка сгинул. Солевар страшился: не случилось ли с ним что недоброе? Одного сына потерял, жену, теперь старший сын пропал… За что ему такое? Чем он Бога прогневил? Знать, за давнюю Ольгину да Иванову кровь ныне терпит? Никита, как затравленный зверь, метался по своему двору, заходил в избу и тут же выскакивал на крыльцо, с его высоты оглядывал окрестности. Окна Софийской церкви слабо светились в темноте. Никита, вдруг решившись, пошел исповедаться попу Ионе: во грехах покаяться, любое наказание принять, только б сына вернуть.

Сережка тем временем бесстрашно шагал по лесу. Он шел на поиски колдуна. Где искать его, Сережка знать не знал, но верил: тропинка сама под ноги ляжет. Сказывал ведь старик прошлым летом, что свидеться им доведется. Теперь была у Сережки нужда к колдуну: надо покой дать матушке на том свете, да и Аверьяну заодно, коль уж так любил он ее, что жить без нее не пожелал.

Продираясь сквозь густые заросли да бурелом, Сережка начал уже сомневаться, туда ли он идет. Не похоже, чтобы здесь человек проходил когда-либо. Может, поворотить да в другую сторону направиться? А куда? Подсказал бы кто… Кругом беспросветная чаща. Уж и солнце садится, а не видать ни колдуна, ни единого следа его. Сережка упрямо продирался вперед, намечая: «Вот до того дерева дойду, а после поворочу». Так и шел от одной елки до другой.

Внезапно потянуло холодом, из зарослей Сережка выскочил на малую полянку. Навстречу ему с рычанием бросился серый ком. Малец остановился, в страхе зажмурился, прощаясь с жизнью. Но послышался легкий свист, и рычащий зверь отошел. Открыв глаза, Сережка увидел старика с длинной белой бородой, в том же наряде, что и год назад. У ног его сидел молодой волк, сверкал глазами на пришельца.

— Здравствуй, Сергий, — старик приблизился. — Не ждал я тебя, уж больно скоро ты ко мне пожаловал. По делу иль так, невзначай?

— По делу, — кивнул малец.

— Ну, ступай за мною, — пригласил старик. — Приветить гостя надобно.

Сережка огляделся: куда его колдун зовет? С трех сторон лес, с четвертой — пологий берег да речка. Где ж хозяин привечать его собрался? Старик хитро усмехнулся, повел рукою, и будто поредел лес: меж деревьями открылся проход к небольшой крепкой избушке, наполовину ушедшей в землю.

— Мои хоромы, — кивнул старик. — Пошли, Сергий.

Войдя, в прохладном сумраке Сережка разглядел ошкуренные пни, низкий стол, лежанку, устланную сеном. Посреди избы находился очаг, сложенный из речных камней, с остывшей золой. На полке у малого оконца стояли разновеликие горшки. И везде связки сушеных трав: висели на стенах, на потолке, лежали на столе.

— Ну, хороша ль изба моя? — спросил старик.

Сережка пожал плечами, ему жилище колдуна не понравилось, но, чтобы старику было приятно, он сказал:

— Травы у тебя поболее, чем у тетки Акулины.

— Акулина — повитуха, а я, чай, повыше буду — ведун! — значительно поднял заскорузлый палец старик. — Она многого не знает, ни к чему ей. Садись, потчевать тебя стану. Огонь добуду, траву сварю… Станешь вареную траву пить?

Сережка вздохнул:

— Недосуг мне угощаться: нужда у меня. Верно ты когда-то молвил…

Старик внимательно поглядел на гостя, помолчал, пока разводил в очаге огонь и подвешивал над ним котелок, потом уселся против мальчика и велел:

— Сказывай.

Сережка коротко поведал ему свое горе, заключив:

— Мыслю я: коли поп ничего сделать не может, на тебя лишь надежда осталась. Упокой ты их, дядька, в мире — матушку мою да Аверьяна.

Старик с сомнением покачал головой.

— Непросто это. Души утопших водяной забирает, русалками они в его владениях живут. А удавленники и вовсе неприкаянные по земле тенями бродят… Таково наказанье им от Бога.

— Неужто и сладить ничего нельзя?!

— Сладить-то можно… — отозвался старик, — только… Супротив Бога идти — большая смелость надобна. Не забоишься?

— Ты ж пошел!

— Ну, я, Сергий, вовсе язычник. Свои боги-то у меня. А ты крещен по-православному.

— Сказывай, чего делать надо? — решительно поднялся Сережка. — Может, крест нательный снять? — он с готовностью полез под рубаху.

— Нет, того не надобно, — остановил его старик. — Я ж тебя не зову от Бога твоего отречься. Сказываю, волю мы его нарушаем. Ему, знать, не понравится. А то и прогневается… Не боишься того?

— Не боюсь! — твердо заявил Сережка.

— Ну-ну…

Старик пошарил под лежанкой, достал ворох соломы, растеребил ее на столе и сноровисто связал двух кукол. Сережка недоверчиво следил за его действиями. У Верочки, меньшой его сестры, были такие куклы-то.

— Ты, дядька, знать, позабавиться замыслил? — нетерпеливо спросил он.

— Тс-с, молчи, Сергий, — оборвал старик. — Молчи да внемли…

Ведун зачерпнул ковшом из котелка травяного кипятка, велел:

— Отпей-ка сего зелья.

Обжигаясь, Сережка выпил отвар. Внезапно тьма поползла из углов, сквозь нее малец видел слабый, будто удаляющийся огонь очага. В голове помутилось, пол зашатался, стены раздвинулись… Старик будто вырос и вещал уже откуда-то сверху:

— Теперь смотри на кукол и мысли об матери да Аверьяне.

Сережка послушно уставился на кукол. Они будто ожили, на ноги поднялись, ходят по столу-то. И мнится ему: у одной куклы — лицо матушки, ласковое, доброе; а другая будто тиуном кажется, хитро глаз щурит. Боязно Сережке стало, холод по спине побежал. Попятился было, да ноги не идут. Руку поднял крест сотворить, да не слушается рука. Колдун бормотал что-то, все быстрее да быстрее, вот он почти закричал, окропил кукол водою и поджег.