Нелли Савенкова - Самоборец

Та с облегчением выскочила в сени, подруги проводили ее завистливыми взглядами.

— Ты, Иван Андреич, долго-то не засиживайся у Лыковых, — напутствовала Анна Федоровна мужа. — Не ровен час, на пути государя станешь.

— Не тревожься, Аннушка, — ласково погладил Ковер ее плечо. — Со слугами поеду, чай, я не холоп какой — князь!

— То-то, что князь… Афанасий Бутурлин тоже не из холопов, а языка лишился. А иные-то и вовсе без голов остались: шибко скор суд у государя.

— Нету его ныне на Москве: в Коломне государь, с войском. Не тревожься, Аннушка, — повторил Ковер.

— Ну, коли так, ступай с Богом, Иван Андреич. Васятку-то переодеть надобно, чай, перемазался на конюшне. Иди, приготовь ему чистое, — приказала княгиня другой девушке. — А и все ступайте, — отпустила она остальных.

Ковер с Лыковым угостились на славу, о том, о сем потолковали, новости разные обсудили да о государе покуда не молвили. Заскучавшему Васятке разрешили на двор пойти.

— Чего-то дочь твою, Наталью, не видать, Михайло Василич. Не хворает? — осведомился Ковер.

— Не хворает, Бог милует, — отчего-то тяжко вздохнул Лыков. — Увидишь еще, налюбуешься.

Отпустили слуг. Оставшись наедине с шурином, князь Михаил, сбавив голос, спросил:

— Слыхал я вести недобрые о государе нашем. Правда ли это, Иван Андреич?

Ковер кивнул удрученно.

— Воистину недобрые вести о недобрых делах: с толпою знатных отроков носится государь верхами на конях по улицам да площадям московским, людей топчет, бьет да грабит. Давеча холопа моего Кирьяна насмерть задавили…

— Государь? — ужаснулся Лыков.

— Государь… — подтвердил Ковер.

— Знать, бес в него вселился? Прежде-то, слыхал я, он животину мучил.

— Ныне на людей перекинулся.

— Неужто и молвить супротив никто не может? — возмутился Лыков. — Митрополит, бояре ближние…

— Бояре? Чай, боятся они? — предположил Ковер. — Многих сослал государь, Ивана Кубенского в темницу посадил. Давеча, правда, отпустил — помиловал, да шибко напуган князь. Афанасию Бутурлину, за речи его дерзкие, язык отрезали. Даже на любимца своего Федора Воронцова государь опалу наложил. Митрополит за него заступился — так помиловал опального Иван Васильевич. Да, знать, ненадолго: слова супротивного не терпит.

— Да полно! Правда ли это? — страшась поверить, качал головой Лыков. — Вовсе мал государь, когда и злобы-то набрался?

— Уж не мал — пять-на-десять ныне. Да не своим умом живет. Дядья его Глинские — Юрий да Михайло Васильевичи — подстрекают, восхваляя все бесчестные дела его, — сообщил, что знал, Ковер. — Да, слыхал я, и наветами не брезгуют. Михайло-то конюшим стал, мнится ему могущество Телепнева-Оболенского, коего тот при покойной Елене Васильевне достиг.

— Да-а… Не думал я, что на Москве этакие дела творятся.

— И на что ты из вотчины уехал? Сидел бы там и ведать не ведал бы!..

Ответить Лыков не успел. Со двора донеслись шум, невнятные крики.

— Что за переполох? — встревожились князья, поспешая на крыльцо.

Внизу, во дворе, столпились холопы, сенные девушки, слуги Ковра да Лыкова. Все они, галдя, размахивая руками, указывали на крышу конюшни. Там на самом коньке сидел котенок, а к нему бесстрашно подбиралась, подоткнув подол сарафана, девочка-подросток.

— Опять она за свое! — всплеснул руками Лыков.

Ковер недоуменно глянул на него и перевел взгляд на девочку. Та уже добралась до котенка, подхватила мяукающий комочек и по охлупню легко побежала назад. Толпа одобрительно вскричала.

— Эк, прыткая! — восхитился и Ковер.

— Прыткая, — недовольно проворчал Лыков, — шибко… Ты спрашивал, отчего я из вотчины уехал. Она там с деревенскими ребятишками все окрестности облазила. Целыми днями дома не казалась! Мы с Настасьей извелись уже. Лицо солнце опалило, кожа загрубела, на руках цыпки… А ноги!.. Не могу, сказывает, в обутках-то бегать. Босиком и шлепала, едва снег сошел!..

— Так это Наталья?! — изумленно выставил бороду Ковер. — Дочь твоя?! Выросла…

— Во — вишь, и ты, дядя родной, не признал! Наталья и есть. Уж невеста почти, а все неуемная! Мыслил, сюда возвернемся — мать ее в тереме запрет, обучит всему, чего знать княжне надобно… Да где!..

— Батюшка! Дядька Иван! — радостно подскочила Наталья. — Вот, поглядите! — и протянула им спасенного котенка. — Ма-ахонький…

— Ты почто босая, — принялся было выговаривать ей Лыков, — да не в тереме?

— Ох, батюшка! — недовольно свела брови и топнула ножкой княжна. — Скушно в тереме! Духота да маета! Только и делаю, что зеваю.

— А мать где?

— Почивает, притомилась.

— Ступай к ней, — приказал Лыков.

— Ну вот еще! — своенравно вскинув голову, княжна побежала в сад.

— Наталья! Вернись! — прокричал ей вослед отец и вздохнул, обращаясь к родичу: — Вишь? Не слушается! Вольна шибко… И в кого такая уродилась?

— Красивая… — проговорил князь Иван.

— Ну да, чернявая, — гордо согласился Лыков. — Красивая, да строптивая! Да ты слышишь ли?

— А?.. Чего? — князь Ковер очнулся от дум: кого-то напомнила ему Наталья лицом своим, а кого — не мог понять.

Лыков прервал его размышления:

— В кого такая уродилась, не уразумею. У меня да у Настасьи волос, вишь, рус, а у дочери, поди ж ты, черен, ровно подменили ее. Настасья меня винит: мол, в Крым ездил, насмотрелся на татар-то, после дочь и родилась чернявая. Как мыслишь, Иван Андреич, могло так-то стать?

— Чудно! — не поверил Ковер.

— То-то, что чудно…

Князья воротились назад в горницу.

— Ныне, слышно, будто хан Крымский сызнова готовится на Русь идти? — спросил Лыков.

— Слух был, — Ковер опустился на лавку. — Государь в Коломну к войску отъехал, готовиться к встрече крымцев. Да, сказывают, и там забавляется: то пашню пашет да гречиху сеет, то на ходулях ходит да в саван рядится.

— Видать, не ждут хана-то, коли слабину дали? — предположил князь Михаил. — А ну как нагрянет?

— Может, и нагрянет, — согласился Ковер. — Никому не ведомо, чего дальше станется. Уж не знаешь, от татар иль от государя своего погибели ждать.

Великий князь Московский лежал в своем шатре. Кто-то откинул полог: луч солнца скользнул по лицу государя, он поморщился. Тряпицу спешно опустили. Иван, пробудившись, сел. Потянулся так, что хрустнули все косточки, и недовольно помотал головой.

Еще один день. И так уж три месяца он в войске: то в стане, то в Коломне. Надоело! Крымского хана ждет, а тот и не торопится. Сын его Иминь минувшею зимою пограбил в Одоевском да Белевском уездах, и более крымцы не нападали. Знать, сведал хан о войске, что ждет его, опасается? Скукота! На Москву, что ль, вернуться? Иль еще куда направиться? Может, на богомолье?

Вошел Федор Воронцов, поклонился, подал государю умыться.