Нелли Савенкова - Самоборец

— Зри, Сергий: первый черный дым пройдет, а как покажется легкий дымок, души их отлетят да упокоятся.

Сережка смотрел во все глаза, но тяжелели веки, туманилось в голове. Показалось ему, будто белый дымок вверх поднялся, он кивнул и без сил провалился в крепкий сон.

Когда Сережка очнулся, солнце уже высоко поднялось. Старик стоял спиной к нему и что-то толок в ступе. Услышав шорох, колдун оглянулся.

— Ну, Сергий, как спалось тебе?

Тот помотал головой, пытаясь отогнать остатки дремы.

— Получилось у нас?

— Получилось…

— Они теперь в раю?

Старик пожал плечами.

— Эк, какие вы все — рай вам подавай! В покойном месте они. В покойном! Не шатаются по земле без призору… Ступай домой, Сергий. Отец, чай, извелся, тебя ожидаючи.

Сережка вышел на воздух, поглядел по сторонам: кругом лес непроходимый.

— И куда ж мне идти? — спросил он старика.

Тот встал рядом, махнул рукой.

— От солнца ступай, к Усолью и выйдешь.

Сережка надел котомку, подхватил лук и двинулся в путь. На прощанье услышал за спиной:

— Ты никому не сказывай, чего тут было. В волхвованьи обвинят, грех это…

— Не скажу, — пообещал Сережка, оглянулся и не увидел уж ни старика, ни избушки его.

Чудно: как и не было ничего, ровно привиделось. Помимо воли по спине побежали мурашки. Приказав себе не думать о колдуне, он решительно двинулся домой.

Пока пробирался по лесу, засомневался: доброе ли дело сотворил — с колдуном спознался, волхвовал! Супротив Божьей воли пошел. А ну как прогневается Господь да покарает? Так ведь не со зла же он, а чтобы материной душе помочь… Неужто Господь не поймет его?

Едва добрался Сережка до Усолья, как сразу отправился на исповедь. Иона схватился за голову, когда вслед за отцом, только что покаявшимся в давнем смертоубийстве, в церковь сын заявился да о своем грехе рассказал. Иона строго выговорил ему, наложил епитимью, и Сережка с легким сердцем поспешил домой.

— Зрите, зрите! Звезда летит! — Мишаня проводил ее взглядом, вздохнул: — Далеко упала…

— А чего, надобно, чтоб те в руки? Она, чай, жгется? — Андрейка Клестов обиделся, что не он первый звезду увидел, и стал, не мигая, глядеть на небо, боясь пропустить другую.

Пришла пора покоса. Все Усолье выбралось на луга заготовить сено для своей животины. В эту пору даже соль не варили, давая отдохнуть и варницам. Взрослые, притомившись за день, уснули, а ребятишки, собравшись в кружок среди скошенной травы, все толковали о том да о сем. Стрекотали сверчки, где-то далеко ухал филин.

Сережка, слушая дружков, покачал головой.

— Не, то не звезда, то ангел за душою усопшего полетел.

— Это за чьею же душою? — откликнулся Елисейка Александров. — За Аверьяновой? Иль за маманею твоею? Более-то в Усолье покуда никто не помирал.

— Не ведаю… Мало ли добрых людей на свете помирает… и не в Усолье, а далее где… — вздохнул Сережка.

— Не, они с собою порешили, маманя твоя да тиун, таких ангелы на небо не берут, — возразил Мишка.

— Много ты ведаешь, Мишаня! Упокоились их души-то, упокоились, — уверенно заявил Сережка.

— Упокоились? — озадаченно поглядел на него дружок и догадался: — А-а! Так ты за тем к колдуну ходил?!

Сережка, не отвечая, откинулся на спину Высоко в небе, в глубокой черноте, рассыпалось несчетное множество светящихся точек. Они мигали, будто манили, притягивали к себе, и чем дольше смотришь, тем больше их становится.

— Поглядите-ка, сколь звезд-то ныне! — восхитился Сережка. — Как же ангелы успевают все зажечь?

— Их, знать, много, ангелов-то? — Мишка задумчиво поковырял в носу и тоже улегся рядом.

Андрейка Клестов вдруг поворотился к ним.

— Сережка! А ведь за Аверьяновой душой мог ангел прилететь: не сам он себя порешил. Убили его…

— Не болтай зазря, — отмахнулся Елисейка.

— Убили! Я ведаю, кто его убил! — воскликнул Андрейка. — Вот те крест!

— Ну? — Сережка приподнялся на локте, насторожился.

— Отец твой!

— Чего?! — Сережка вскочил, по-никитински сдвинул брови и сжал кулаки. Даже в темноте было видно, как побледнело его лицо. — Ты ври да меру разумей! Мой батюшка не убивец! Чирей те на язык!

— Ей-богу! — побожился Андрейка. — Видал я его тою ночью… ну, когда тиуна-то убили… У сборной избы отец твой стоял, от тиуна вышел…

— Ну и чего? Вышел — стало быть, нужду к нему имел, по делу заходил.

— Во-во! После того дела-то и мылся! В бочке мылся, ругался, рычал даже.

— Ну и мылся, тебе-то чего?

— Нешто у него своей бочки-то нету? У вас в дому, чай, мыльня. На что он помыться к избе сборной поперся? А наутро Аверьяна-то и нашли.

— Ты, Андрейка, чего желаешь? Чтоб я тя за вихры оттаскал? Иль еще чего? — грозно двинулся на него Сережка. — Сам он, тиун, с собою порешил — это всем ведомо. Один ты вперекор мыслишь. Не наговаривай напраслину! Иль побить тя все-таки, в разум ввести?

— Не-не… — испугался дружок, попятился, — так я, почудилось…

— Ну, гляди! Никому более на моего батюшку не наговаривай! Не то не поздоровится! А ежели по Усолью слух пойдет, так я буду знать, что ты болтаешь. Берегись о ту пору!

Андрейка быстро-быстро закивал головой. Дружки молчали. Да и чего скажешь? Несладко Сережке: брата да мать схоронил, а теперь еще отец убивцем окажется. Пускай уж как сложилось, так и дальше пойдет. Нечего минувшее ворошить.

Более об Аверьяне в Усолье не поминали. Жена его, забрав сына, уехала в Чердынь, в избе их поселился другой тиун. И далее новые заботы легли на плечи усольцев: жизнь потекла своим чередом.

С осени Сережка начал работать на промысле. Он возвращался домой вспотевший, усталый, но довольный: отец учил сына всему, что сам ведал. Сережка схватывал все на лету и скоро давал уже дельные советы, удивляя Никиту и работных своею смекалкою. Весь он просолился, волосы его побелели, руки огрубели. Глаза по-первости слезились от дыма да едкого пара, а после попривыкли. И не мыслил уж себя Сергей без промысла, работа захватила его без остатка. Забавы канули в прошлое, детство кончилось, — усольские ребятишки быстро взрослели.

— Аннушка, князь Михайло приехал, к себе зовет. Князь Ковер, весь седой, но еще бодрый, едва отпустив слугу, принесшего ему радостную весть, тотчас в нетерпении побежал в терем к жене. Анна Федоровна, раздобревшая, статная, в просторном домашнем платье, выговаривала что-то дворовым девушкам, которые, понурясь, стояли вкруг нее. Поворотившись к мужу, она уточнила:

— Князь Лыков? — и осуждающе проворчала: — В деревне ему не сидится. Ныне чем далее от Москвы, тем спокойнее. Да жену, поди, привез и Наталью?

— Все и воротились, — подтвердил Ковер. — Ныне же к нему поеду, давно не видались. Где Васятка?

— А где он? На конюшне небось. Как подарил ты ему жеребенка, его оттоле не выманишь!.. Ступай, поищи, — отправила княгиня одну из девушек.