Нелли Савенкова - Самоборец

— Левонтий!

— Тута я, — выступил вперед приказчик.

— Вы соль-то выносите, не мешкайте. Анбары вот-вот зальет. А я… вот… вишь… Пойду я… — он встал, подхватил тело жены и побрел к мосту.

— Налей-ка мне еще, Семен, да поболее… Не берет ныне зелье меня… Не пробирает! Забыться хочу, да не могу… — Никита горестно уронил голову на руки.

Мужики поглядывали на него с сочувствием, но близко не подходили, ожидали, покуда сам позовет. А Никита не замечал никого, сидел за столом с корчмарем, говорил с ним, да не видел и его. Мнилось ему лицо Ульяны, стояло перед глазами — хоть закрой их, хоть открой. Вот она, рядом… А руку протянешь — пусто. Как же так? Неужто никогда более не увидит он ее лицо — живое? Никогда не обнимет, не приласкает жену? За что она так-то? Его одного оставила, детишек осиротила…

— Семен, не желает ее Иона-то отпевать, — пожаловался Никита. — Молвит, нельзя… С собою, мол, порешила… Ты ведь видал, Семен, скажи, будто нечаянно она скользнула в реку-то.

— Как же я скажу? — испугался корчмарь. — Она ведь… сама… а, Никита Кузьмич?..

— Ведаю, что сама! — кивнул головой солевар. — Ты скажи, чего прошу!

— Не могу, Никита Кузьмич, не могу… — отказался корчмарь. — Что ты!.. Господа обманывать…

Помолчали. Семен сокрушенно вздыхал и все подливал да подливал в чарку солевара.

— Да, Никита Кузьмич, потерял ты жену… Такую бабу потерял! — корчмарь всхлипнул и вытерся рукавом. — А все он, Аверьян треклятый!

— Чего Аверьян? — насторожился Никита. — Чего ты давеча молвил об них? Ну-ка, сказывай!

— Дык… Аверьян ее с пути сбил…

— Ну… далее сказывай…

— Во грех ввел, в соблазн…

— Чего?! — Никита яростно схватил корчмаря за грудки. — Кого во грех ввел?

— Ульяну твою, — освобождаясь от его хватки, пробормотал Семен. — Ты, знать, не ведал? Слюбились они… Ульяна к тиуну в избу бегала…

— Брешешь! Не было того!

— Вот те крест! — Туманны усердно перекрестился.

Никита помолчал, выпил чарку взахлеб, отерся, спросил коротко:

— Когда?

— По зиме еще, до того, как корма наместник поднял, — торопливо начал разъяснять Семен.

— Ты как сведал? Возле, что ль, стоял? — горько усмехнулся Никита.

— Видал, как она от него вышла. Аверьян меня за молчание пожаловать сулил…

— Чего ж ты не смолчал? Теперь не пожалует…

— Дык и не пожаловал! Вовсе замечать перестал!

Солевар пьяно прищурился.

— А не брешешь, Семен? Может, оговорить Аверьяна замыслил? Ведаю, сам ты к Ульяне подбирался, еще когда в девках была.

— Да что ты, Никита Кузьмич! — замахал руками корчмарь. — Я ж пред образами побожился!

Никита сжал кулаки так, что костяшки побелели.

— И чего, раз у них было, иль еще видал?

— Не видал более, брехать не стану, — заверил корчмарь, да вдруг осекся, призадумался. — Погоди-ка… Ведь еще было! Тенями по Усолью бегали. Они это были! Я теперича токо уразумел! Уж и позабыл об том… Баба на двор к тебе заскочила, а мужик к Аверьянову двору пошел. Они, точно они…

— Когда то было? — насторожился Никита.

— Счас, погоди… Дык когда… На другую ночь после Крещенья и было.

— После Крещения?.. Брешешь! — уличил солевар. — Она у Акулины была, сама сказывала!

— А ты сведай, так ли, нет… — посоветовал Туманин.

— Сведаю! — твердо пообещал Никита.

— Ну, может, про Крещенье и ошибся я, — пошел на попятную корчмарь. — А об другом — правда: сам видал, как она от Аверьяна выходила.

— Так вот об каком грехе толковала! — уразумел Никита.

— Ульяна-то от того греха с собою и порешила… — подтвердил корчмарь.

Солевар вдруг поднялся, шатаясь, направился к двери.

— Эй, Никита Кузьмич, — позвал его Семен. — Куда ты? Еле на ногах стоишь! — но тот его не услышал, и Туманин махнул рукой: — А-а… Ступай!.. Перебейте друг друга. Туда вам всем дорога!..

Аверьян будто оцепенел от горя, как сведал о смерти Ульяны. Пусто в груди стало, ровно сердце вынули, в очах потемнело. Он сидел в сборной избе, обхватив голову, и, невидяще уставясь в стену, беззвучно шевелил губами. Временами он звал Ульяну, и мнилось ему, будто отвечала она.

— Ульянушка, родная… Лада моя… Нехорошо все вышло у нас, неладно случилось… Что мне без тебя делать-то? Как жить, коли жизнь не мила? За тобою в Усолку сигануть, покуда не обмелела? Иль головою в петлю?.. Ох, тошно… тошно…

Никто не заходил к тиуну, не мешал, оставив наедине с его горем. Напиться бы, да сил нету подняться, в корчму пойти…

На дворе послышались конский топот, бодрые голоса. Аверьян медленно перевел взгляд на дверь. Заскрипев, она отворилась, вошли два дюжих молодца, радостно кинулись было к тиуну.

— Аверьян! Воротились мы! Здравствуй…

Он не враз признал братьев Могильниковых, а узнав, не принялся расспрашивать, как того ожидали они. Братья удивленно переглянулись.

— Аверьян! Чего с тобою? Могильниковы мы, поплечники твои… — напомнил старший брат.

— По осени ты нас в Соль Вычегодскую отослал. Воротились мы, сведали об Никите-солеваре, как ты велел, — добавил младший.

— Ну!.. Аверьян! Чутье тебе верно подсказало: неладно с Никитою. Там, слышь-ка, у него семья была — жена молодая да брат-вдовец. Побили их, сказывают, разбойники, и Никите досталось… Только мы, порасспросив тамошних жителей, помыслили: сам Никита их порешил. Соседи сказывали, будто брат с его бабою слюбился. Мол, сами то зрели. Видать, Никита застал их, ну и… Слышь ли, Аверьян?..

Тиун безразлично кивнул и проговорил, глядя в стену:

— Поздно… До Никиты мне более нету дела…

— Как же нету? Смертоубивец он! Не ровен час, Ульяну свою порешит!

— Ульяну?.. Не порешит, — со всхлипом вздохнул Аверьян. — Нету Ульяны…

Братья опять в недоумении переглянулись.

— По домам идите. Бабы, чай, заждались… Нет! Погодите. Сперва в корчму ступайте да принесите мне полугару. Напьюсь, авось полегчает…

Братья послушно удалились, покачивая головой, и, озадаченно переговариваясь, направились к корчме.

— Чего он? Не в себе?

— Ну да, не похож на себя-то. Мы ему такую весть привезли! Нешто не заботит его, что Никита убивец?!

— Видать, не заботит. Поздно, говорит…

— А чего поздно-то? Как могли, торопились. Осерчал, поди, на заминку?

— Нет, Иван, неспроста это… Чего-то случилось в слободе.

— Давай спытаем кого ни-то.

— До корчмы дойдем — там сведаем.

В корчме Могильниковы узнали о смерти Ульяны и, враз все осознав, поторопились к тиуну, прихватив бочонок полугару.

Андрейка Клестов искал корову: отец настрого велел привести Чернуху домой. Ныне впервые после зимы отправили стадо на выгон, пощипать свежую травку. Тем же временем Сережка учил ребят стрелять из лука. Страсть хотелось и Андрейке поучиться, а тут — корова. Он забрал Чернуху из стада, не дожидаясь, покуда пастух приведет всю животину в Усолье. Но едва погнал корову с выпаса к слободе, она тут же в кусты сиганула — да в лес. Он — за нею, а Чернуха ровно ополоумела: умчалась, обдирая бока, — ищи ее теперь.