Нелли Савенкова - Самоборец

— Поспешу, — согласился тиун.

Семен надел шапку, направился к порогу.

— Погоди-ка, — остановил хозяин. — Так ты ничего не видал?

— Об чем ты, тиун? Не видал и не ведаю, чего не видал. Ей-богу!

— Ну ступай. Молчать станешь — я тебя пожалую.

Корчмарь выскочил во двор, поправил шапку и, хитро оглядевшись, мысленно потер руки.

— Эх-хе-хе, тиун, да ты дважды мой должник. И ежели службою не дорожишь, то от Ульяны-то не откажешься! Вот ты где у меня теперича!.. Чего захочу, то и станется. Ну, Семен, ныне ты Господь Бог на Усолье!

На рассвете Аверьян отправился к наместнику. В Чердыни он узнал страшные вести. Лютовали княжьи слуги: грабили жителей, животину со двора уводили, девок крали, не брезговали смертоубийством. Пустые прежде темницы заполнились людьми, за малейшие провинности, за косой взгляд да неласковое слово чужаки грозили пыткою. Страх поселился в Чердыни.

Анна, завидев мужа, кинулась ему на шею, заголосила:

— Увези меня в Усолье! Христом Богом прошу, увези! Боюсь… Ночи не сплю… Батюшку с матушкою да сестриц отселя тоже забрать надобно…

Аверьян кое-как, с помощью отца Гавриила, успокоил ее, пообещав:

— После потолкуем… Ныне мне к наместнику надо.

— Нет! — уцепилась за него Анна. — Не ходи на княжий двор! Оттудова люди не возвращаются! Не ходи!

Глядя в опухшее от слез, некрасивое лицо жены, Аверьян вспомнил Ульяну и, подавив вздох, успокоительно проговорил:

— Ну-ну, я слуга княжий, негоже мне прятаться от него. Пусти…

Наместник принял Аверьяна в окружении своих слуг. Он вышел к тиуну в богатом кафтане, со спесивым выражением на обрюзгшем лице, уселся на стольце, будто государь, и молвил:

— Долго же ты ехал ко мне, тиун. Ну, с чем пожаловал? Чего усольцы порешили?

Аверьян смиренно поклонился.

— Не гневайся, князь. Долго ехал, да с доброю вестью: усольцы согласны увеличить корма в треть, — наобум сказал, чутьем угадывая, что наместника злить не следует.

— Ну, ты, знать, уже привез чего-нибудь? Сколь?

— Не обессудь, князь, ныне с пустыми руками прибыл.

— С пустыми?! — побагровел и тяжко задышал наместник.

— Помыслил я: чего малость повезу? — поспешил успокоить его Аверьян. — Вот как сберем все сполна, так и доставим.

— Ну и когда сберете?

— На Велик день, никак раньше-то не поспеть.

— Долго… — прикинул наместник.

— Зато сполна.

— Сполна… сполна… А куда я соль дену? На Велик день дорога расползется. Чего мне в Чердыни-то солить?.. Я вот мыслю: не сменить ли мне тиуна в Усолье? Больно ты нерасторопен.

— Воля твоя, князь, — кротко молвил Аверьян, выдержав тяжелый взгляд наместника. — Только другой менее сберет…

— Как так менее-то?

— Усольцы не всякому откроются.

— Не откроются — в темницах сгною!

— Ну, коли так, вовсе ничего не получишь.

— Ты, поди, грозишь мне, Аверьян? — нахмурился наместник и покосился на своих слуг, готовых по первому его знаку кинуться на тиуна.

— Не грожу, князь. Дело сказываю.

— Дело?.. Ну ладно… — решил наместник. — Я тут поглядел по вашим прежним росписям… Ежели в треть корма увеличите, то мне по нраву. Отправляйся в Усолье да гляди, чтоб на Велик день я все получил сполна.

Слышь? Все! А нет — не бывать тебе тиуном и свободы не видать. Ступай.

Аверьян поклонился и поспешил прочь, на улице отер мокрый лоб: о-хо-хо, тяжка служба, да не кинешь. Где ты, князь Ковер?..

Нисколько не загостившись в Чердыни, отправился тиун в Усолье, забрав с собой жену и сына. Дорогой подумал: как же теперь-то они с Ульяною видаться станут — дома Анна будет, а в сборной избе нельзя, узрит кто нито. А может, у Акулины?.. Ох, не об том думается, не до Ульяны ныне: того и гляди, князь воли лишит. Надобно убедить слобожан поднять корма, смириться с наместником. А как?..

Созвал Аверьян усольцев, рассказал им про дела чердынские. Видел, хмурятся мужики, а которые и ежатся. Знать, холодок по спине пробегает.

— Ну вот, крещены души. Сказал я наместнику, будто вы на треть корма поднимете. Своею волею решил… Хотите — казните меня; хотите — милуйте. Нельзя его ныне злить да в Усолье зазывать. Он согласен на треть-то.

— Еще бы не согласен!

— Мыслите сами, крещены души, чего делать станете. Исполните ли волю наместничью аль ослушаетесь?

Усольцы шумно заговорили. Ссориться с князем не хотелось, да еще такое об нем сведали — кровь стынет! Но и свое терять жалко. Потолковав меж собою и прикинув убытки, спросили Аверьяна:

— А ежели по-новому, то каков расклад станет?

Тиун взял свиток, начал читать:

— «Степан Клест. С одной варницы четыре сапца соли по старине, да один сапец, да треть сапца, да с полтретью… Да с мельницы три белки за Рождество добрать, да в Велик день восемь белок».

Староста хмуро кивал.

— «Никита Приходец. С трех варниц два с десятью сапцов по старине да четыре сапца вдобавок. Да с земель пашенных…»

— Эй, погоди-ка! — закричал Никита. — Неправда это! Ныне у меня только две варницы считать надобно. Все ведают, что третья изветшала, в ней мы с осени не варим. Да в остатних двух я не в полную силу варил: труба засорилась, а новую еще не наладили. С одного колодца много ль рассолу?

— Чего ты, Никита, снова супротивничаешь? Колодец-то не обмелел. Кого обхитрить замыслил? А что не в полную варил, то не наша забота. Ты сам у прежнего наместника просил с варниц брать, а не с выварки. Аль запамятовал?

— Помню, — недовольно буркнул Никита, — а соли мало…

— Не прибедняйся, — отмахнулся Аверьян. — Всем ведомо, что анбары твои ломятся. Да своих работных ты загонял: ежели б не в полную силу варил, то они бы у тебя отдыхали — чего запарились-то?

— Ты повари-ка сам, а я погляжу, как запаришься.

— Варил уж… — Аверьян недовольно оглядел собравшихся. — Вы велели расклад сказать, я сказываю. Чего перебиваете?

— Читай далее, Аверьян! — крикнули из толпы.

Тиун посмотрел на Никиту.

— Читать, что ль?

— Ну… читай. Коли порешим, я заплачу, денег, чай, хватит да соли.

— Ну и плати, а не собачься. Так… далее… — Аверьян заглянул в список.

Но продолжить он не успел: раздались истошные крики и близкий бабий вой:

— Ох, уби-и-или!.. Сгуби-и-или!.. Неча-а-а-ай!..

— Чего стряслось, крещены души? — встревожились усольцы. — Не татары ли?

Все бросились на крик: ворота Нечая Частикова были распахнуты настежь. Во дворе стояли сани с запряженной в них лошадью. Растрепанная баба — жена Нечаева — вцепилась в лежавшего в санях мужа и кричала, ровно безумная. Вокруг стояли работные Частиковых и рослые девки, дочери Нечая. Тиун протиснулся сквозь толпу, велев убрать бабу, склонился над убитым.

— Огнем стрелили. Кто?..

Он оглядел хмурых мужиков, те удрученно молчали и отводили взгляды. Аверьян возвысил голос: