Нелли Савенкова - Самоборец

Князь, не сыскав жены, пошел на реку. Там среди многих людей, измученных, грязных, как и он сам, нашел сына. Васятка, завидев отца, бросился к нему. Тут же оказалось и несколько дворовых, которых князь отправил на поиски Анны Федоровны. Сам Ковер обессиленно опустился прямо на утоптанный берег, зачерпнул воды, пахнувшей гарью, с хлопьями сажи, умыл лицо. Васятка прижался к нему, попытался утешить:

— Батюшка, найдется матушка. Не могла она сгинуть, мы же с тобою живые!

— Да-да, — коротко согласился князь, обняв сына.

— А Лыковы-то как же? Уцелели али нет? — обеспокоился Васятка.

— Лыковы в вотчину загодя уехали, — ответил князь. — Как чуяли — вовремя.

Молча посидели. Ковер, не в силах пребывать в бездействии, поднялся и, велев Васятке стеречь коней, побрел к пепелищу, где ранее был его двор. Там, в тайнике под землею, спрятано добро, нажитое долгими годами. Не раз горела Москва: наученные горем, ее жители хоронили свои богатства в земле. Князь потоптался на пепелище, мысленно восстанавливая свой двор. Пожар закончился, пора думать о новом устройстве. Эх, лишь бы Аннушку сыскать…

— Батюшка! Батюшка! — с улыбкой на чумазом лице пробирался к нему Васятка. — Матушка нашлась! Дворовые принесли. Шибко угорела. Да жива, слава Богу!

Сведав о спасении митрополита, царь с боярами приехал навестить его в Новоспасскую обитель. Макарий, сильно разбитый, лежал, приходя в себя, постанывая от каждого движения да непрестанного кашля. Увидев его в столь жалком состоянии, Иван горестно воскликнул:

— За что нам сей гнев Божий, отче? Погорела Москва… Сколь людей изничтожено заживо, сколь добра…

Макарий строго глянул на государя, заговорил с придыханием, часто останавливаясь, откашливаясь:

— Сам, поди, ведаешь, Иван Васильевич, отчего Господь Бог прогневался… Неправедное творится… Лесть, корысть да тщеславие опутали двор твой. Хотел ты самолично править, на царство венчался, да толку от того не видать… Глинские неправды творят именем твоим, тебя ярят. Ты же гнев свой обуздать не желаешь… Честные бояре с потупленным взором безмолвствуют… Шуты да скоморохи забавляют тебя, льстецы славят мудрость твою. Приди в себя, государь!..

Иван молча выслушал обличительную речь митрополита, лишь веко его подергивалось. Ничего не возразил и при последних словах священника. Переглядывались бояре, не ведая, что же ответит государь. Наконец он вздохнул и спросил Макария:

— Такты, отче, мыслишь: за мои прегрешения Господь разгневался, на Москву огонь наслал?

Митрополит хотел было ответить, да зашелся в удушающем кашле. К нему бросился духовник государев, Федор Бармин. Поддерживая Макария, духовник оборотился к царю и неожиданно сообщил:

— Ведомо мне, Иван Васильевич, что Москва по волшебству сгорела.

— И я про то слыхал… И я… — подхватили стоявшие тут же бояре.

— Волшебство? — Иван удивился, но, подумав, велел боярам: — Учините розыск по делу сему. Ежели найдете виновных — ваша правда.

Если бы государь, воротившись в село Воробьево, не отправился почивать, он бы мог увидеть тени, скользящие по дворцовым переходам. И решил бы, что затевается заговор да что правы дядья Глинские, загодя предупреждавшие его о кознях. Но государь спал, разметавшись в постели, ни о чем не ведая.

Между тем в небольшом покое собрались заговорщики: дядя царицы Григорий Юрьевич Захарьин, князья Юрий Темный, Федор Нагой, Федор Скопин-Шуйский, боярин Иван Федоров да государев духовник Федор Бармин. Не зажигая огня, прислушиваясь к шорохам и скрипам старого дворца, они возбужденно переговаривались. В темноте не видно было лиц, лишь слышался шепот нескольких голосов.

— Час настал… Государь повелел виновных найти.

— Это нам ох как на руку. Надо виновными Глинских объявить…

— Как же их объявить? А не поверит нам государь? Иль Глинские оправдаются?

— Пусть оправдываются… Надобно не пред государем — пред народом их обвинить. Ты, князь Григорий, да ты, Федор, людей своих подговорите на розыске на Глинских сказать. Мы на Москву приедем, народ соберем да спросим: отчего Москва сгорела? А ваши-то люди тут и крикнут, что от волшебства. Глинские, мол, колдовали.

— Михайлы да матери их давно на Москве нету, в своем ржевском поместье они. Ну как не поверят, ежели на них сказать?

— Народ разбираться не станет — ему виновного укажи, а после он уж сам наказанье примыслит. Надобно, чтобы Юрий Глинский с нами на площади о ту пору был, там его враз народу и отдадим.

— Надобно… С собою и возьмем его.

— Ну что? Два дня нам на все про все, к тому сроку народ соберем.

— Тихо, себя не выдайте. Юрий Глинский хитер, ежели сведает об нашем сговоре — не помилует. Так об нас государю обскажет — все на плахе головы сложим. Таиться надобно.

— Ну, с Богом!..

— С Богом ли? На душегубство идем…

— Не на душегубство, а на жертву ради спасения государства!

Заговорщики, как и условились, спустя два дня прибыли в Кремль. Собрав народ на полуразрушенной площади, обратились к толпе:

— Государь повелел нам, крещены души, розыск учинить, отчего Москва погорела. Ведаете ли вы, кто виновник пожару?

— Знамо: волшебство тому причиною! — крикнули из толпы.

— Волшебство! Волшебство! — тотчас подхватило несколько голосов.

— Кто ж это учинил? Кто Москву пожег?

— Глинские! — снова послышался одиночный голос.

— Глинские! Глинские! Глинские! — взревела толпа.

Князь Юрий, с тревогою оглядываясь, крикнул:

— Неправда это, крещены души! Я волшебству не обучен!

— Мать его, княгиня Анна, брала сердца у мертвецов да клала в воду! Да тою водою кропила улицы, объезжая всю Москву! Оттого мы и погорели!

— Наговор! — вскричал Глинский. — Матери моей и в Москве-то не было!

Но его не услышали. Толпа орала, вверх поднялись тысячи грозящих кулаков. Князь Юрий, отступая к закопченной стене Успенского собора, успел услышать новое обвинение:

— Двор-то Глинских не погорел! Целый двор-то!

Испуганный князь заскочил в храм, попытался запереть дверь да не смог в одиночку поднять тяжелый засов. Народ, ринувшись за ним следом, вломился в собор и тут же расправился с дядей государя. Юрий испустил дух возле уцелевшего в пожаре образа Владимирской Божией Матери. Последнее, что он увидел, были печальные очи Богородицы. После расправы тело князя выволокли на Лобное место и бросились грабить его двор. Но разорив все имение Глинских, побив слуг, толпа не нашла в том успокоения и ринулась в село Воробьево с требованием к государю выдать второго дядю и бабку Анну.

Иван, услышав про бунт, поначалу страшно испугался и, в ужасе велев запереть дворец, сидел ни жив ни мертв в одном из покоев. Он то принимался молиться, то цепенел, уставясь в темный угол. Вдруг перед ним возник, будто призрак, священник в развевающихся одеждах, со Святым Писанием в руке и с угрожающе поднятым перстом. С видом пророка приближаясь к онемевшему царю, он возгласил: