Нелли Савенкова - Самоборец

А вот когда Марьяна в воду с опущенным в нее кольцом глядела да загадала о женихе и верила, что Сергей покажется, там вдруг лицо нерусское увидала: будто татарин молодой улыбается — под усами зубы блестят. Отпрянула она, в страхе перекрестилась. Подружки допытывались, кого узрела. Марьяна не призналась им, подумала: нечаянно привиделось, откуда в Усолье татарину-то взяться? Пустое. И постаралась из головы чужеродный лик выкинуть.

На Масленой неделе усольцы знатно гуляли. Устроили ледяные катушки за острогом прямо к реке. Скатывались на санях — кто парою, а кто вчетвером да впятером.

Пока сани ехали, парни успевали зацеловать девиц. Хохот стоял целыми днями. Вечерами жгли костры, гурьбою ходили по гостям. Марьяна была в одной ватаге, Сергей — в другой. Несколько раз встречались, да, будто чужие, ни словечка друг другу не молвили, отворачивались. И уж Масленица подошла к концу, и чучело сожгли, а Марьяна все ждала чего-то.

Грустная, возвращалась она домой. Губы горели от многочисленных поцелуев ретивых парней, щеки рдели от мороза, глаза слезились от поднявшегося ветра. Дашутка куда-то запропала, а ждать ее Марьяна не захотела: не дай Бог, парни сызнова налетят, целовать станут.

Вдруг кто-то загородил дорогу. Она подняла голову: Сергей, глядит исподлобья, сурово брови хмурит.

— Ну, долго ты мне будешь душу томить?.. Люблю тебя, Марьяна, мочи нет!.. Скажи, чего делать-то мне? Неужто вовсе противен?

Марьяна, легко поддавшись давнему желанию, молча прижалась к нему. Сергей от неожиданности вздрогнул, но тут же обнял ее и поднял глаза к небу: «Славен будь, Господь Вседержитель!»

И подхватило, закружило их неземное счастье. Помыслить не могла Марьяна, что такая радость бывает на свете. Аж боязно делается: а ну как все закончится? Сидели они до рассвета в укромном месте на сваленном дереве, обнявшись, согревая друг друга. И никто им более не был надобен.

Не заметили, как и время пролетело: появились проталины, потемнел да растаял снег. Однажды Сергей, вздохнув, сказал:

— Не могу я без тебя, Марьяна, вместе нам жить надобно. Посватаюсь — пойдешь за меня?

Марьяна улыбнулась грустно:

— Я-то пойду… Да как же ты посватаешься? Неужто согласится твой батюшка меня в свой дом взять? Ой ли?

Она снизу вверх глянула на Сергея. Лунный свет озарял лицо его: упрямо сжатые губы, сведенные к переносью брови, непокорная, упавшая на лоб прядь волос, а глаза смотрят на нее пристально, так и жгут…

— Любый мой! Родной! Так бы и завязала тебя в узелок да за пазуху спрятала, — Марьяна теснее прижалась к его крепкому телу.

Сергей тряхнул головой, решил:

— А не согласится батюшка — отделюсь! Сами жить станем!

Посидели молча, слушая стук своих сердец.

— Я без тебя, Марьяна, жить не смогу, — заверил Сергей.

— И мне без тебя уж не жизнь… — отозвалась она.

В небе над лесом зацвела, ширясь, румяная полоса, закричали петухи. Марьяна отстранилась.

— Ох, Сергуша, домой пора, что-то засиделись мы. Матушка вот-вот встанет.

Сергей с сожалением разжал руки.

— Ныне же с батюшкой поговорю. Благословит — его воля; а нет — так без него посватаюсь! Прощай пока…

Он сбежал по мосту на другую сторону Усолки и, мелькнув меж колодцами, скрылся в отцовой варнице. Марьяна проводила его взглядом и неспешно пошла домой, рассуждая:

— Ой, неладное ты затеял, сокол мой. Как же можно против воли отца идти?.. А меня, чай, матушка с батюшкой благословят, противиться не станут. Ну, коли так, то и быть тому: авось проживем, с одним благословеньем-то.

Она ничуть не сомневалась, что Сергей не получит отцова разрешения. Никогда и ни за что не согласится Никита Приходец, самый богатый солевар Усолья, на женитьбу сына своего с бедным подкидышем, без роду и племени.

Никита, мельком глянув на сына, входящего в варницу, отдал какое-то распоряженье приказчику и направился к Сергею, на целую голову возвышавшемуся над ним. Тронул сына за рукав, указал на притворенную дверь.

— Идем-ка…

Они вышли на воздух.

— Ну, сызнова дома не ночевал? Сестру бы постыдился!

— Чего стыдиться-то? — отмахнулся Сергей. — Любим мы с Марьяною друг дружку.

— Так и люби! Вечером. Ночью-то спать надобно. Вон — лицо осунулось, тени под глазницами. Хороша любовь-то! Силы жизненные забирает.

— Согласен, надобно спать ночами, — кивнул Сергей, — посватаюсь я к ней. Женюсь — вот и стану в своей избе ночевать.

— Чего?! — опешил Никита. — Ты жениться надумал?

— Ну да! — подтвердил Сергей.

— Она чего, брюхата? Так нешто твоя забота? Мать-то вытравит…

— Нет! Отчего брюхатою ей быть? Не было у нас ничего такого-то.

— Ну, так, стало быть, на что жениться? — не понял Никита.

— Говорю же, люблю ее — и она меня!..

— Видал уж я любовь… Не дает эта зараза счастья в жизни, лишь страданья одни. Жениться надобно с разумом. У Александровых, слышь-ка, Настасья на выданье. Женись на ней, ежели те приспичило. Я давно к их варницам приглядываюсь. Мы с ними вместе такое дело заведем!

— Отец, аль ты меня не слышишь? — изумился Сергей. — Сказываю: люблю Марьяну…

— Она бедна! — оборвал Никита. — Стало быть, не пара тебе. Не возьмем ее за тебя!

— Да во всем Усолье богаче нас нету! Так неужто…

— Не чета она тебе, вот и весь сказ!

— Я ее люблю и никто мне не надобен!

— Чего ты заладил: люблю, люблю?.. Любовь — вода вешняя, нахлынет да утечет. Не даю тебе своего благословения! И слышать об том не желаю!

— Другую я не возьму! — Сергей поворотился и решительно пошагал с промысла.

Никита пробормотал вслед:

— Горячий — в меня… Эх, сын, скоро, знать, поймешь: не ты жену любить должон — она тебя. Не то… — солевар горестно вздохнул и вошел в варницу.

Не раз и не два пытался Сергей уговорить отца, и все тщетно. Хотел было, как поначалу замыслил, без благословения жениться, да испугался: вдруг отец проклянет. Марьяна молча переживала. Акулина видела, что с дочерью неладно, да правды добиться от нее не могла. И в кого такая скрытная уродилась-то? Марьяна помогала матери подбирать травы, готовить порошки да мази. Ходила с нею по больным, учась ремеслу. Но мысли ее были где-то далеко. Наконец Акулине это надоело. Она усадила Марьяну подле себя да заставила рассказать все без утайки. Выслушав девичье горе, повитуха побледнела и, осерчав, воскликнула:

— Ишь, не ровня ты его Сергею! Да у тебя, может, приданое получше, чем у Настасьи Александровой!

— Как это, матушка? — не поверила Марьяна.

— Ну, может, не лучше, — поправилась Акулина, — да не малое! Видно, пришло время показать тебе кое-что, — она сдвинула доску с лавки, запустила руку за боковину и оттуда извлекла малый сверток. Стряхнув пыль, развернула тряпицу на столе. — Гляди!..