Нелли Савенкова - Самоборец

Марьяна ахнула: серьги — тяжелые, золотые, с дорогими каменьями — лежали перед ней, в Усолье таких ни у кого нету. Она осторожно взяла одну, поглядела, как играет в камнях солнце.

— Откуда, матушка, этакое богатство?

— Давно как-то наместничьей жене родить помогала, вот князь и отблагодарил. Серьги эти тебе в приданое. Да и сундуки у нас, чай, не пусты. Пущай Никита не сильно нос-то воротит, не то как бы мы не обиделись!

— Матушка, можно я Сергею покажу? — подхватилась Марьяна.

— А и покажи… — решила Акулина. — Да пущай самому Никите снесет, покажет. Поглядим, чего станется.

Никита, увидев серьгу, принесенную сыном, да прикинув ее цену, смекнул, что за пару таких можно половину промысла усольского, а то и поболее, наладить, да с трубою новою. Посопротивлявшись для приличия еще несколько дней, он разрешил-таки Сергею жениться на Марьяне. Тот стал готовиться к сватовству. А девица не ходила — летала. Ничто на свете теперь не разлучит их. Будут они вместе!

— Тетка Акулина! Ты к матушке моей сходи. Чего-то занемогла она, за тобою послала, — Дашутка заглянула из сеней.

— Когда ныне-то? Ох, не вовремя! — возмутилась повитуха. — Завтра Сергей Никитин сватов пришлет, а у меня еще не приготовлено ничего.

— Свато-о-ов? — изумилась Дашутка. — Ему чего ж, отец-то позволил?

— Позволил, еще как! — удовлетворенно подтвердила Акулина.

— Марьянка! То-то ты веселая такая! — обняла подругу Дашутка. — Знать, свадьба скоро?.. Ой! — вспомнив о матери, она всплеснула руками, потянула просительно: — Ты, тетка Акулина, сходи-и, погляди только, чего с нею. Скажешь, чем лечить, так я уж сама…

— Ну да, сама! Много ты сама-то разумеешь, — ворча, начала собираться Акулина. — Пошли уж…

Дашутка обернулась с порога.

— Марьянка, я ворочусь скоро, все мне расскажешь.

Выйдя в сени, она горько вздохнула: мог бы ныне Сергей с нею быть да к ней сватов слать, кабы по осени не встала Марьянка на ее пути да отпустила за околицу. Поманило счастье краешком, да, знать, не судьба…

— Ну, чего у тебя стряслось, Софья? — вошла к соседке Акулина.

Та лежала животом вниз на лавке да тихонько постанывала.

— Ох, Акулина… В хребтину вступило. Ох, не поворотиться… Я баню топила, да ка-ак дало — аж в очах потемнело. Еле до избы добрела… Дашутку за тобою послала.

— Ну, давай глядеть, чего с тобою, — Акулина деловито задрала рубаху, легко побежала пальцами по спине Софьи. — Ты, знать, тяжелое чего подымала, надорвала хребтину-то.

— Нет… Ой! Не было тяжелого…

— Ну, видно, на торгу тебя просквозило. Все пироги свои таскаешь. Пора уж Дашутку посылать.

— Я посылала, — оправдывалась Софья, — да к ней парни пристают. Она ж, глупая, рада язык-то почесать.

— Матушка! — возмутилась Дашутка.

— Чего — матушка? Правду сказываю… Ой!

— Дашутка, — позвала повитуха. — Давай-ка ее в баню снесем.

— Как же мы ее снесем? Она, чай, тяжелая…

— Да я сама… сама, — попыталась было подняться Софья.

— Лежи ты! Бери ее, Дашутка, за руки, я — за ноги.

— Да как же?..

— Бери! — приказала Акулина, и Дашутка послушно ухватила мать.

Кое-как перетащили Софью в жарко натопленную баню, раздели, положили на полок. Акулина уверенно и споро начала мять хворую, пересчитывать косточки. Достала из своего сундучка масло конопляное, на коневьем щавеле настоянное, и принялась втирать его. Софья только кряхтела да, сцепив зубы и зажмурившись, терпела. Дашутка, ровно завороженная, следила за Акулиной.

— Чего стоишь, будто каменная? Ступай отселя, — приказала повитуха. — Нечего зазря глазеть.

— И правда… доченька, — прерывисто выдыхая, подала голос Софья, — ступай… пироги лепи… квашонка… перестояла.

Дашутка нехотя вышла. Через некоторое время боль отпустила, Софья почуяла, как по телу ее разлилось приятное тепло.

— Ох, спасибо, Акулина. Чего б я без тебя делала?

— Лежи-лежи, — приказала повитуха и с новой силой продолжила мять ее спину.

— Ох, хорошо-о… Как же ловко-то у тебя все получается! Ты, поди, и Марьяну научила?

— А как же? Она, почитай, уж поболее меня ведает, будто травы ей сами открываются. Веришь ли, я какую-то и не знаю вовсе, а Марьянка ведает, для чего она.

— Хорошая девонька у тебя… ласковая… пригожая, — вздохнула Софья.

— Чего вздыхаешь? У тебя, чай, Дашутка тоже не уродина.

— Дашутка? Ну да, не уродина… Да с Марьяною не сравнится… Как же у нее с Сергеем-то Никитиным сладилось? Уломал он отца-то?

— Уломал, — довольно ответила повитуха. — Завтра сватов пришлет.

— Ну да?! Знать, шибко любит твою Марьяну. Как же Никита-то согласился? Ведь все ровню искал.

— Ничего… Мы тоже не бесприданницы. Знать бы еще, кто родители Марьянины. А то — все одно — безродная. Боюсь, Никита попрекать ее станет, как в их избе будет жить, — поделилась заботою Акулина. — Ну все, Софьица, подымайся. Все руки об тебя ссучила, аж пальцы горят.

— Спаси тебя Господь, Акулина… Чем возьмешь?

— Пироги-то ныне с чем? — подумав, спросила повитуха.

— С рыбою, рыбник весь улов мне отдал.

— Пирогами и возьму, — решила Акулина. — Дашутка-то не сожжет их?

— Да теперь я и сама смогу настряпать, — живо поднялась Софья.

— Ты гляди, полегче. Да не застужай спину-то, не то сызнова скрутит. Все, пойду я.

— Акулина, погоди-ка, — Софья поглядела как-то чудно, замялась, будто хотела сказать что-то, да не решалась.

— Ну чего еще? Давай скорее, — поторопила повитуха. — Темнеет уже, я с тобою долгонько провозилась. Идти мне надобно.

— Скоро пойдешь… Я вот чего… Я покаяться желаю, Акулина… Грех на мне…

— Покаяться? Отчего мне-то? — удивилась повитуха. — Я ведь не батюшка. Иону зови — ему и кайся.

— Тебе, Акулина, тебе, — стояла на своем Софья.

— Так ведь я грехов не отпускаю…

— А мне не надобно отпускать, я за свой грех пред Богом отвечу… Много лет назад согрешила я, — призналась Софья. — Грех-то сладок… Дочку родила. Вдовая уж была, побоялась людского пересуда да подкинула ее людям…

— Ну?.. — насторожилась Акулина. — Далее сказывай.

— Скажу и далее… Мыслила, на глазах расти станет, помогу… Присмотрю… Помогала, чем могла… Вишь, красавица какая стала — залюбуешься! Верно сказывают, плод греха пригожим бывает…

— Ты об чем говоришь-то? — догадываясь, да еще не веря, Акулина пристально смотрела на нее.

— Марьянка твоя… дочь моя…

— Дочь? Твоя дочь?! Во-о-она чего-о… Хорошо-о таилась! На тебя и не мыслила!.. Да отец-то кто ж?

— На что тебе знать? Я согрешила — он и не ведал…

— Сказывай, коли начала, до конца сказывай!

— Тихо, тихо… Не ори… Скажу, — снизив голос до шепота, будто боясь, чтобы не услышал кто, Софья прошелестела: — Аверьян…

— Приходец?! — отшатнулась Акулина.