Нелли Савенкова - Самоборец

В эту минуту что-то загремело за стеною.

— Тс-с… — Софья предостерегающе подняла ладонь. — Пойду гляну, чего там, — она вышла и скоро воротилась, пожимая плечами. — Видать, мыши…

— То медведи какие-то, а не мыши, — усомнилась Акулина. — Мышь так не загрохочет… Ну и как же ты, Софья, с Аверьяном слюбилась? Он, сколь помню, окромя Ульяны, и не видел никого. Когда он с тобою-то успел?

— Вот когда Ульяна с Никитою повенчались, так в тот же вечер и случилось у нас. Помнишь небось, каким он был, Аверьян, о ту пору-то? Места себе не находил. По Усолью бродил неприкаянный… А я чего? Вдовая да с дитем малым. Кому нужна? А счастья бабьего ох как хочется!.. Ну и пожалела его, Аверьяна-то, к себе зазвала… Плакал он, убивался по Ульяне. А я ласкала его, крепко ласкала… Вот… А наутро пробудилась — его уж не было…

— А он-то чего, никогда и не вспомнил об том? Когда возвернулся-то…

Софья вздохнула:

— Чего вспоминать? Он, поди, не заметил меня о ту пору, когда мы с ним рядышком лежали. Все об Ульяне сокрушался…

Женщины помолчали. Совсем близко заухал филин. Акулина перекрестилась. Софья, задумчиво глядя в темный угол, улыбнулась:

— А Марьяна в него пошла: и статью, и голосом, и ликом… Все б любовалась ею… Да не ведал он про дочь, не ведал… И ты, Акулина, Марьяне-то не сказывай! Пусть уж так: твоя дочь — и все… Не надо ее смущать.

Акулина строго посмотрела на соседку.

— Я-то не скажу… А вот ты промолчишь ли?

— Что ты! Что ты! — заверила Софья. — Сколь лет молчала!

— Ну, гляди, Софья… Ладно, пойду я, поздно уже.

Они вышли из баньки, отправились на улицу. Высоко в небе висел серпик луны, за камским лесом догорала полоса заката. С Усолки тянуло прохладой. Софья поежилась, завернулась в широкий плат и, зевнув, проговорила:

— Ведрено завтра будет… Ой! А чего ж там, у избы твоей, Акулина? Белеется чего-то. Марьяна не спит?

Акулина, вглядевшись в открытые ворота своего двора и прислушавшись, фыркнула:

— Фома на завалинке уснул. Сызнова набражничался, дьяволово отродье! Как завтра-то сватов встречать станет? Вовсе не мыслит ни об чем! Что ни день — то праздник.

Женщины подошли к Фомке. Лежа на завалинке, не боясь сорваться с узких досок, он сладко храпел. Рубаха его спереди была мокрая и воняла.

— Ух, и духовитый! — засмеялась Софья.

Акулина ткнула мужа в бок. Фомка не шелохнулся, лишь пуще захрапел.

— Подержи-ка, — Акулина передала соседке свой сундучок, схватила Фомку за волосы и с силой потянула.

Храп прекратился. Фомка замахал руками, отбиваясь от неведомого врага. В темноте он не сразу понял, что перед ним стоит жена. Акулина тряхнула его за плечи, Фомка окончательно пробудился, икнул, виновато шмыгнул носом.

— Ступай в избу! — грозно приказала Акулина.

Он послушно побрел в сени. Повитуха повернулась к соседке.

— Прогцевай покуда, — молвила та.

— Иди с Богом, — махнула рукой Акулина.

Софья отправилась к себе.

Дашутка, отворотившись к стене, спала на лавке. В избе вкусно пахло пирогами.

— Управилась, хозяюшка моя, — Софья ласково погладила волосы дочери, кряхтя, полезла на печь, поворочалась, удобнее устраиваясь, и затихла.

Дашутка, приподняв голову, прислушалась. Убедившись, что мать спит, осторожно встала с лавки. Тихонько, стараясь не скрипеть половицами, вышла в сени. Ненадолго замерла, еще послушала да прикрыла за собою дверь. Оказавшись на улице, она опрометью бросилась на соседний двор.

У повитухиной избы Дашутка остановилась, соображая, как позвать Марьяну. Не примыслив ничего, девица вошла в избу, затаилась. На печи лежит сама Акулина, на боковой лавке, по всему, Фома — храпит громко. Ну а Марьянка, знать, прямо? Дашутка осторожно пробралась к спящей подруге. Нагнувшись, зажала ей рот ладошкой, чтобы та не закричала с испуга, прошептала ей что-то на ухо и потянула за собой. Девицы вышли.

Во дворе Марьяна напустилась на нее:

— Чего ты, Дашутка, посередь ночи людей пугаешь? Не спится тебе — так других не буди.

— Ой, Марьянка! Чего я сведала! — ошеломленно качала та головой. — Ой, так и распирает меня! Душит прямо! Я б до утра-то не дожила! Послушай ты меня!..

— Ну, сказывай, — Марьяна уселась на завалинку.

Подруга, примостившись рядом, заявила:

— Все, Марьянка! Нельзя те за Сергея Никитина взамуж идти!

— Как же?! — Марьяна вскочила на ноги. — Чего удумала?!

— Да ты меня-то послушай! Давеча, как твоя матушка мою правила… в баньке то было, а меня прогнали… Матушка велела пироги печь…

— Дашутка! Ну чего ты молотишь? На что мне пироги твои? Ты про Сергея поведай…

— Сейчас-сейчас… Ты не сбивай меня… Меня прогнали, вот… я пироги-то стала лепить… Там рыба была…

— Ну, Дашутка! Сказывай! Али я уйду! — пригрозила Марьяна.

— Я не ведала, всю ли рыбу класть. Пошла к матушке спросить. А как к баньке подходила, подолом зацепилась. А покуда отцеплялась, услыхала, что они об тебе сказывают. Мол, ты дочь матушке моей. Ну, я и вовсе затихла. Они об отце твоем говорить стали. Я поближе-то подошла, чтобы все услыхать, да ушат задела. Он упал, загремел… Ох, шуму-то, шуму!.. Я и удрала. Но успела услыхать я, что отец твой, Марьянка, — Приходец!.. Ну?.. Кого так-то прозывают?..

Не дождавшись отклика подруги, Дашутка сама ответила:

— Никиту-солевара! А Никита-солевар чей отец-то? Сергеев! Стало быть, ты сестра ему, Сергею-то!

— Нет! — выдохнула Марьяна, страшно побледнев. — Нет! Нет! Неправда это!

— Да чего неправда? Вы ж едва до греха не дошли с ним! Вот же ж надо: чуть за брата взамуж не пошла! Поп-то бы сведал!

— Нет, Дашутка, чего-то тут не так! — не поверила Марьяна.

— Да чего не так-то?!

— Ну… не может он быть братом моим! Не может… Ведь вовсе не схожи мы: он-то бел, ровно лунный свет. Ты вот тоже сестра мне, как сказываешь, а русая. И коли сестра я вам — тебе по матери, ему по отцу, — чем-то хоть схожи мы быть должны. А у меня коса, гляди, черней воронова крыла. Да и в лицах сходства нету, да нрав другой. Нет, Дашутка…

— А ты сходства-то не ищи. Мало ли родных сестер да братьев, от одних отца-матери, друг с дружкою не схожих. Вон у самого Сергея-то Верочка-сестра да Алешка покойный разные были.

— Как же разные, — возразила Марьяна, — волоса-то у них у всех что у отца с матерью — льняные, светлые…

— Ну, Марьянка, гляди! — пригрозила Дашутка. — Я те поведала, а коли за Сергея пойдешь — тот уж грех на тебе будет. Знаемый грех-то!

— Ну как же так?! — Марьяна в отчаянии всплеснула руками. — Люблю ведь я его больше света белого! Ну не может он мне братом быть! Нет-нет!

— Вот те крест! Сама слыхала! У матушки своей спроси…

— Нет, что ты! Стыдно как! Ты ведь украдкою вызнала… Нехорошо!

— Так чего делать станешь? — насторожилась Дашутка. — Завтра сваты придут.