Нелли Савенкова - Самоборец

Фомка оторопело поглядел на жену. Акулина, придя в себя, подхватилась:

— Фома, беги к тиуну, народ подымайте: к осаде готовиться надобно!

— Ага, я мигом! — побежал было Фомка, да воротился. — Акулина, а коза? Раскудрит ее в туды! Коза-то как же?

— Беги скорее! — поторопила повитуха. — Сама козу приведу…

Он кивнул и, не мешкая, припустил в Усолье. Пробегая мимо воротников, Фомка крикнул: «Ногайцы!» — и помчался дальше.

Караульщики засуетились, хотели захлопнуть ворота, да заметили Акулину. Она, тяжело дыша, торопилась за мужем и тянула за собою козу. Пропустив повитуху, ворота затворили. Караульщики с подоспевшим тиуном поднялись на башню-стрельницу, тревожно вгляделись в лесную окраину: пока никого видно не было.

Фомка переполошил все Усолье: вмиг все пришло в движение. Подручные тиуна вооружились пищалями, слобожане приготовили луки со стрелами да рогатины с топорами — для ближнего боя. Бабы прятали нажитое добро в подпол, хватали ребятишек да испуганно жались по своим дворам, вознося молитвы Всевышнему.

Акулина вбежала в избу, задыхаясь, упала на лавку и прохрипела:

— Марьяна… ногайцы… супостаты…

— Как же, матушка?.. Откуда они взялись-то?.. Ой! А Сергей? Сергей-то как же?! Уехал, не возвращается… Неужто его побили?!

— Не мели зазря!.. — оборвала ее причитания Акулина. — Живой он! Чай, в Чердынь подался… Давай-давай, Марьяна, недосуг охать. — Отдышавшись, повитуха взялась за дело. — Сундуки надобно спрятать. Да серьги, ступай, в земле схорони, да место приметь.

Марьяна поспешно закопала серьги на огороде, воротилась в избу. Мать пыталась сдвинуть с места тяжелый сундук, взопрела, но сил не хватало.

— И где Фому черти носят?..

Марьяна подскочила к ней, живо откинула крышку, ухватила охапкой волчьи шкуры, меха бобровые, еще какую-то рухлядь.

— Куда тащить?

— В ледник… в ледник прячь… — замахала рукой Акулина.

Скоро вдвоем перетаскали свои небогатые пожитки. Повитуха оглядела избу, перекрестилась, сняла с божницы образа, схоронила в подполе.

— Ну, с Богом! — подхватила она свой лекарский сундучок и отправилась к стрельнице, откуда уже слышалась пищальная пальба.

Марьяна устремилась за ней.

Татар было много: все поросшее березняком пространство до леса почернело от них. Град стрел летел на Усолье. Слобожане стреляли в ответ, тиун с подручными палили из пищалей. Но силы были несравнимы. Тиун спешно послал к наместнику за подмогой. Гонец успел проскочить через другие ворота, покуда не окружили ногайцы всю слободу. Скоро острог запылал с трех сторон, занялись варницы от огненных стрел. Один за другим падали защитники.

Проломив обгоревшие стены, ногайцы ворвались в Усолье. Мишка Ряха, завидев их, от страха влез на колокольню, повис на веревке и всею тяжестью своею раскачивал ее. Набатный звон загремел над слободой, раздавался далеко окрест: «Беда! Беда! Помогите!..» Но никто не пришел на помощь погибающему Усолью. Ногайцы, походя, чтобы не тратить времени на лазанье по колокольне, подожгли ее. Мишка задыхался от дыма, глаза наполнились слезами. Не помня себя, он хрипел:

— Господи, помилуй… Господи, помилуй…

По Усолью меж дворов метались люди, пытаясь увернуться от вражьих сабель и конских копыт. Будто змеи, со свистом расправлялись арканы, хлестко схватывая пленников. Псы носились меж конских ног, с остервенением вгрызаясь в них, и, пронзенные стрелами, разрубленные саблями, умирали подле своих хозяев. Ногайцы тащили добычу из домов, выгоняли скот, поджигая то, что осталось. Скоро все Усолье полыхало, превратившись в огромный костер.

Никита, тяжело раненный стрелой, стойко оборонялся вместе с работными в своей варнице, крепко заперев дверь. Ногайцы подожгли промысел. Когда от дыма уже нельзя было дышать, Никита, откинув засов, велел работным:

— Выбирайтесь к Усолке. Там — вплавь.

А сам, с сожалением оглядев родную варницу, принялся креститься и возносить молитвы, поручая свою душу Создателю. Кровля, обрушившись, погребла его под собою…

Фомка, как всегда помогавший другим, а уж после думавший о себе, добрался наконец до своего двора, но не обнаружил там ни Акулины, ни Марьяны. Он повернул назад да попятился: прямо на него ехал ногаец. Фомка оторопело поглядел на врага и — откуда что взялось? — схватил вилы, выставил их вперед и с отчаянным воплем кинулся на татарина. Тот растерялся, не ожидая атаки, и, замешкавшись, был пронзен насквозь. Упав с коня, ногаец в горячке вскочил, поднял саблю, собрав последние силы, рубанул Фомку и рухнул рядом с ним…

Поп Иона, в разодранной рясе, с жидкими непокрытыми волосами, показался из храма, неся пред собою образ Спасителя. Вокруг кричали люди, храпели кони, звенело железо, трещало горящее дерево… Иона с одухотворенным лицом шел, не замечая ничего. Мнилось ему, будто сам Господь ведет его. Подскочил ногаец, взмахнул саблей: Иона едва не выронил образ, но ухватил крепче и упал на него, заливая Спаса своей кровью…

Когда татары ворвались в Усолье и все закричали, побежали — кто спасать свое добро, а кто в лес, — Марьяна потеряла мать из виду. Она звала ее, да голос тонул в сотне других криков. Марьяна оглядывалась, но видела вокруг лишь обезумевшие взоры да раскрытые в вопле рты. Она не узнавала никого, никто не узнавал ее. Кинулась было на поиски матери, да где ж ее здесь сыщешь? Кругом горело, стонало, ревело, хрипело…

Бежать надобно, выбраться из Усолья. Бог даст, матушка отыщется. Марьяна устремилась к воротам, перепрыгивая кострища, уворачиваясь от стрел, отталкивая людей, оказавшихся пред нею. Вот наконец и стрельница, обгорелые ворота. Марьяна скользнула взглядом по лежавшим телам, узнала тиуна, Андрея Сыча да Ивана Соснового. Кто там был дальше, она не поглядела — но все свои, усольцы. Не останавливаясь, побежала прочь. Осталось преодолеть Каменный лог: хорошо хоть ноги-то обутые — не больно по каменьям бежать. Рядом с нею тоже кто-то спасался, кого-то настигали стрелы: хрипя, падали люди. Иные, даже раненные, продолжали бежать, подталкивая Марьяну и не глядя на нее.

Внезапно девушку захлестнула неведомая, неодолимая сила, стянула руки, сдавила грудь. Споткнувшись, она упала, обернулась и увидела молодого татарина. Марьяна сразу узнала лицо — это его видела в кольце на Святках, когда гадала: под черными усами зубы блестят. Он это, он! Застонав, она лишилась чувств…

Мишка Ряха не помнил, как выбрался из Усолья. Каким-то чудом удалось ему спуститься с горящей колокольни: спасла веревка, привязанная к языку колокола, — спасибо дьячку, по лености не укоротившему ее. Часть слободы, где стояла церковь, была объята огнем, и супостаты, поживившись, искали добычу в другом месте. Мишка пробирался меж полыхающих дворов. Везде лежали окровавленные усольцы: кто с оружием, кто с пустыми руками, — лежали там, где настигла их смерть. Рядом с ними валялись трупы врагов, сраженные топорами да рогатинами, пронзенные вилами.