Нелли Савенкова - Самоборец

— Ну чего?.. Откажусь от Сергея… — потерянно молвила Марьяна.

Подружка просияла:

— Так я побегу. Как бы матушка не пробудилась, хватится меня… И ты иди спать.

— Спать? — горько усмехнулась Марьяна. — Не до сна уж мне… Здесь посижу…

— Ну ладно, я поутру зайду, — Дашутка, подхватив подол, побежала к своей избе.

Марьяна, оставшись одна, залилась слезами. Так и нашла ее Акулина поутру — зареванную, на завалинке.

— Ты чего здесь? В избу ступай. Умыться надобно, одеться в нарядное. Сваты вот-вот появятся. Чего слезы-то лить? Жалко с девичеством расставаться? Так об том на свадьбе плачут, ты чего-то рано начала. Пойдем, Марьяна, попьешь травки, успокоишься.

Марьяна с окаменелым сердцем послушно пошла за матерью. Она выпила отвар, дала умыть себя, безучастно оделась. Жизнь кончилась! Не будет более счастья на свете… Никогда… Уж лучше под нож!..

Она сидела ровно во сне. Не оживилась, как пришли сваты да как вывели ее к ним из-за печки. Она видела только Сергея, его лицо, его глаза, мысленно прощалась с ним. Не замечала, что делалось в избе, что говорили сваты, что отвечали им мать с отцом. Общее возбуждение не коснулось ее.

Сергея насторожил вид Марьяны: будто неживая сидит, будто не ждала с нетерпением, как и он, сего дня. Казалось, вот-вот она лишится чувств: в лице ни кровиночки. Вдруг Марьяна встала и, глядя в стену, беззвучно произнесла:

— Ступайте отселя… Не пойду за него…

Кроме Сергея, никто не расслышал ее слов. Он побледнел, сухо сглотнул и, крикнув: «Тихо!», велел Марьяне:

— Повтори…

— Не пойду за него… — будто заговоренная, безжизненным голосом, еле слышно проговорила Марьяна, — не люб он мне… Опостылел…

Изумленный, Сергей долго смотрел на суженую, после поворотился, опрометью выскочил вон. Все, пораженные, застыли. Сваты, придя в себя, заспешили следом за отвергнутым женихом. Акулина переводила ошеломленный взгляд с дочери на мужа и не могла понять, что стряслось. Никак, Марьяна ума от радости лишилась? Ну что ж, лечить придется, но перво-наперво спытать обо всем.

Выйдя проводить сватов, повитуха сказала им с поклоном:

— Не обессудьте… Видно, Господь у нее разум забрал… Скатертью дорожка вам, люди добрые… Не поминайте лихом…

Разгневанная, Акулина воротилась в избу. Фомка, предвидя грозу, едва успел метнуться мимо жены за порог. Марьяна все стояла на том же месте. По щекам ее текли слезы; не мигая, она глядела на дверь.

— Сядь-ка, — приказала Акулина, бухнулась на лавку рядом с дочерью. — Ну, теперича сказывай, чего ты учудила? Молчишь?.. Сама с Сергеем миловалась, сказывала, будто любишь. Рдела вся, когда видала, с отцом его едва не поссорила. От Никиты благословения добились — и на тебе! Али вправду не люб? Али чего иное стряслось?

— Люб, матушка, ох, как лю-юб… — простонала Марьяна. — Тяжко мне… ровно все дыхание с ним ушло. Душа болит… оледенела… ох, тяжко!.. Где силы-то взять?

— Так что же ты наделала, горе ты мое?! Почто сватов отправила? Почто молвила, будто опостылел? Сей же час побегу, ворочу!..

Акулина вскочила, но дочь удержала ее:

— Что ты, матушка, не ходи!.. Не могу я за него идти… Грех ведь то!

— Грех… Какой грех? — нахмурилась Акулина.

— Нешто не ведаешь, матушка? Брат он мне… Бра-а-ат! — в голос зарыдала Марьяна, уронив голову.

— Ну?! — Акулина, всплеснув руками, села. — Когда же вы побрататься-то успели?

— Не братались мы… Отец у нас один…

— Та-ак!.. Ничего не разумею!.. — Акулина облокотилась о стол, пальцем водя по доске, озадаченно помолчала. — Ну-ка, сказывай, кто наврал?

— Сорока на хвосте принесла… — вздохнула Марьяна.

— Знаю я ту сороку. Дашутка? Она, более некому! Подслушала у баньки. То-то там грохотало, ровно медведь лез… Подслушала, да не все уразумела… Ну то ладно, поведаю тебе правду.

Марьяна насторожилась:

— Какую правду, матушка? Мне уж Дашутка все рассказала. И то, что Софья — мать моя, и что Никита Приходец — отец. Выходит, мы с Сергеем — брат с сестрою.

— Ну да, ну да… — покивала Акулина. — Отец твой Приходец, да только не Никита — Аверьян. Помнишь, чай, тиуна прежнего?

— Который удавился из-за тетки Ульяны? — всхлипнув, спросила Марьяна.

— Он… — подтвердила повитуха.

— Да ведь его Новгородцем прозывали?

— Прежде-то, до того, как Аверьян к наместнику попал, он в Усолье нашем жил, и прозванье его было Приходец, — растолковала Акулина. — Они с Никитою враз пришли в слободу, обои одинаковые прозванья и получили… Теперича, как Софья открылась, гляжу я на тебя: сильно ты на него похожая…

— Так чего ж, не родня мы с Сергеем? — развеселилась Марьяна, бросаясь на шею матери. — Отчего ты мне сразу-то не открылась, матушка?

— Когда сразу-то? — проворчала Акулина. — Я сама лишь вечор сведала: Софья призналась. Дашутка, видать, подслушала, да не поняла.

— Так я побегу, все Сергею поведаю! — встрепенулась Марьяна.

— Да уж беги к нему, ты его ох как обидела, с собою бы чего не сотворил.

— Не допусти, Господи! Побегу, в ноги ему кинусь, прощенья стану просить. Не подымусь, покуда не простит меня!

Но, обыскавши все Усолье, Сергея она не нашла. Отчаявшись, спросила Марьяна у воротников, не проходил ли тот мимо.

— Давеча будто вихорь проскакал на коне своем. Вроде как в Чердынь наметился, — ответили ей.

Марьяна, понурясь, поплелась домой. Она сама порушила свое счастье. Господи, возверни суженого!

Сергей гнал коня вперед, не разбирая дороги, не уклоняясь от веток, больно хлеставших по лицу. Отвердело сердце — ни вдохнуть, ни выдохнуть. В камень сжалась душа, в ледяную глыбу — и давит, давит в груди. Неведомое доселе чувство неправды, страшной обиды душило его: Марьяна посмеялась над ним, позабавилась да кинула, жестокая, злая, коварная…

Орлик выбился из сил: уже ни понуканья, ни удары, ни ласковые уговоры не могли сдвинуть его с места. Хрипло дыша, раздувая мокрые бока, вздрагивая всем телом, конь склонил голову и затих. Сергей скользнул с седла, бросился в мягкую траву и громко, в голос, зарыдал. Со слезами пришло облегчение, но горечь обиды на Марьяну осталась. За что? Почему она так зло посмеялась над ним? Эх, Марьяна! Душа к тебе приросла — не отодрать. И что делать? Кто подскажет? Кто утешит?..

Орлик склонился над хозяином, мягкими губами ухватил за шею и тихонько заржал. Сергей повернулся, прижался к конской морде, тяжко вздохнул… Конь тряхнул головой: не горюй, мол! Сергей поднялся на ноги, огляделся: где он, куда заехал с отчаяния? Солнце давно село, да ночь светлая, все видать: за кустами дорога вдаль идет, а здесь лишь одна дорога — на Чердынь. Ну и куда ему направиться? В Усолье возвернуться? Горько… В Чердынь? Ни к чему…

Марьяна не шла из головы: Сергей то злился на нее, то желал ее без памяти, то не хотел видеть, а то мыслил немедленно воротиться да потолковать с нею. Вконец запутавшись в своих желаниях, он взял повод и пошел в лесную чащу. Где-то недалеко должна быть избушка колдуна, к нему направился Никитин сын за советом да вразумлением.