Нелли Савенкова - Самоборец

— Доколе?.. Доколе казанцы стоять будут? Дай, Господь, силы воинству моему взять сей город!..

Никитин к обеду воротился с промысла. Дарья молча собрала ему поесть, пряча заплаканные глаза. Сергей, по привычке не обращая на нее внимания, задумчиво ел, уставясь в стену. Вдруг Дарья громко всхлипнула. Он поднял голову, удивленно посмотрел на жену.

— Чего стряслось-то?

— Ничего, — буркнула та.

— Обидел кто?

— Кто ж меня обидит? К нам и не заглядывает никто. Да я, окромя как на родник, не хожу никуда.

— Так чего ж ревешь-то? Чудная… — подивился Сергей.

— Чудная?! Чего реву?! — вспылила Дарья. — Ты! Ты меня обидел! Не глядишь нисколечко, не то что другое чего! Вовсе не видишь! Жена я тебе иль бревно? И не дотронешься, и слова ласкового я от тебя не слыхивала…

— Что ты? — поразился Сергей. — Что ты, Дарьюшка! Ты ж тяжелая, тебе рожать скоро. Как же я дотронусь до тебя?.. А говорить я всегда не слишком-то умел.

— Да уж, не слишком… С Марьяной-то ночами напролет шептались. Об ней, чай, все думы твои? Да нету уж ее на белом свете! Забудь! А и была бы, так я бы ее самолично изничтожила! Всю-то жизнь она мне поломала! У-у, окаянная!

— А ну замолчи! — гневно сдвинул брови Сергей. — Ты Марьяне не чета, не ровня! Да ежели б не ты, мы бы с нею поженились давно! Не совала бы нос, куда не след, не трещала бы, об чем не ведаешь! Не откажи мне Марьяна — и я бы из Усолья не уехал. А коли б тут был — не отдал ее татарину. Ты во всем виновата. И как бы ни желала место ее занять — не выйдет у тебя ничего! Люблю Марьяну, и по сей день люблю! — хватил он кулаком по столу.

— А я-то как же? — растерянно проговорила Дарья. — Жена ведь я твоя, Сергей. Дите у нас будет…

— Дите мое, от него не откажусь. И ты живи. Да позабудь, что жена моя. Не желаю я тебя, не дотронусь более, — он выскочил вон, дверь тяжело грохнула.

Дарья, оставшись одна, зло переставляла горшки, всхлипывала. Да, вдруг разревевшись, хватила горшком об стену — черепки в разные стороны посыпались.

— Ну, Марьянка, злыдня! Чтоб те пусто было, где бы ты ни была!

Сергей, возбужденный, шагал по Усолью. Новое оно, чистое, белое — что избы, что острог. Появилась бы Марьяна — не узнала бы слободы. Старые жители, кто уцелел, поставили свои дома на прежних местах, да победнее избы-то, поменьше. У него вон самого изба — с отцовскими хоромами не сравнишь: окна в два венца, холстиною промасленной затянуты. Дарья ругается, что беднее всех на Усолье изба, и это — у первого солевара да старосты! Неужто добра нету на большую? Сергей усмехался в душе: есть добро, от отца осталось схороненное, да сам нажил немало. Промысел быстро восстановил, раньше всех усольцев, да варить начал прежде других. Есть деньги-то, есть. Кабы Марьяна с ним жила, для нее терем бы поставил, да побогаче, чем у отца был. А Дарье и так сойдет.

И на что он на ней женился? Ровно опутала, околдовала она его. Вот дурень! Да чего, ежели поглядеть, Дарья — баба хорошая, работящая, дом в чистоте держит, животину. Сына ему ныне родит… Ничего, и с нею жить можно. Только ноет душа по Марьяне, жить не дает.

— Сергей Никитич! Сергей Никитич! — к нему спешил Леонтий Рукавишников, седой, но шустрый мужичок — бывший варничный приказчик его отца, а ныне сам владелец варницы. — Сергей Никитич! Сызнова Василий Воложенин половину луга моего скосил. Мои работные приехали, а там уж подсыхает. Ты уж рассуди по совести.

— Так ведь о прошлом годе уже судили вас. И тогда Василий у тебя траву отхватил, и ныне, стало быть? Да когда уж вы миром-то уладите? Ступай, Леонтий, мы с товарищами рассудим, как вам быть.

— Вы тама поскорее судите, увезет ить он сено-то — оттягай у него опосля! — не отставал Леонтий. — А давай, как о прошлом лете, а? Заберу я ту траву скошенную, котора на моем лугу лежит?

— Погоди, Леонтий, сперва рассудим. Завтра поутру приходи в избу сборную, да Василия призовем…

— Много ль завтра других тяжебщиков будет? — хмуро спросил Рукавишников.

— Вы с Воложениным да Наталья-курятница.

— Ау нее-то чего?

— Куру стащили. Она на Семена-корчмаря указывает.

— У-у, того вовсе не рассудите! Ежели корчмарь — так ту курицу давно съели.

— Ну, все, Леонтий, ступай. Мне к Вахромею Постнику в лавку зайти надо.

— Так и я с тобою. Вахромей давеча из Чердыни возвернулся, знать, чего дельное привез? — увязался Рукавишников за Сергеем.

Вахромей, появившийся в Усолье уж после набега, поставил свою лавку там, где раньше был мясной ряд. Торг новый развернулся, напротив прежнего: ранее он выходил на Усолку своею узкою стороною, и ряды шли по склону к реке, а ныне расположился вдоль Усолки. На верхнем его конце, как раз у Большого моста, стояла Вахромеева лавка.

Кроме товаров, привозимых Постником из Чердыни, куда они доставлялись русскими купцами, Вахромей скупал изделия усольских кузнецов и кожевников да торговал с инородцами за Камнем. Изредка сам обозом отъезжал в Устюг. В лавке у него можно было не только купить чего нужное, но и узнать последние вести Перми Великой и всего Русского государства. Любили усольцы захаживать в лавку торговца.

Вот и теперь Сергей с порога увидел Вахромея в кругу слобожан: размахивая руками, он возбужденно рассказывал:

— …Он этак-то встал за моею спиною да хотел, видно, ударить меня. А я ж учуял, оборотился и хватил его кулаком да в переносье! Обсопливился весь!

Мужики расхохотались. Вахромей, завидев вошедших, выбрался из кружка, устремился к старосте.

— Здравствуй, Сергей Никитич. Перемолвиться надобно, — согнав с лица веселье, торговец встревоженно заговорил: — Неспокойно ныне в Сибири. На Москве, слышь-ка, государь войско сбирает, супротив Казани пойдет. Да уж, знать, и вышел? Наместник наш тоже туда ладится. Войска-то в Чердыни не будет, оборонять Пермь Великую некому станет. Смекаешь? Сибирцы придут, легкая добыча — вот она…

— Может, не придут? — усомнился Сергей. — Сибирцы-то ныне тихие вроде. Давно уж не нападали на наши земли.

— Ну, гляди, я упредил. Тихие-то тихие, да как бы в помощь Казани не выступили.

— Чего хочешь? Страху в Усолье нагнать? Так пуганые мы…

— Да я тоже вроде не из робких, — усмехнулся Вахромей.

— Ладно, подумаем.

Поразмыслив несколько дней, поговорив с тиуном, подтвердившим весть об отъезде чердынского войска, Сергей собрал сход и сообщил усольцам, что наместник с ратью отъезжает по зову царя к Казани, а сибирцы будто бы неспокойны.

— Нападут ли они, нет ли — то неведомо, а нам все одно надобно упредить их да изготовиться на случай набега. Помните, чай, ногайский-то набег?

— Да уж не позабыли. Помним, а как же? — раздались голоса.

— Чего делать-то, Сергей?

— Нужно, по моему разумению, острог укрепить, — кивнул Никитин головой на возвышавшийся вкруг слободы крепкий тын из заостренных сосновых бревен.