Майт Метсанурк - На реке Юмере

Велло, растерянный, сидел напротив сестры. Вздохнув, он сказал ей, как говорят больному:

— Разве ты не слышала, что постигло ливов? С них взимают огромную дань, заставляют строить крепости и воевать. Они — рабы рыцарей и патеров.

— Да, я слыхала об этом, — тихо и умиротворенно ответила Лейни. — Но страдания на благо тем, кто верует в бога и его сына.

— В бога и его сына?! — гневно воскликнул Велл.

— Сын принял за нас смерть на кресте, — спокойно и терпеливо ответила Лейни.— За нас? Когда же это было?

— Очень давно. Тысячу лет тому назад. Или еще больше.

— Нас ведь тогда и не существовало... Это так ... Пойми же!

— Я еще не все понимаю, — ответила сестра. — Вот жду, просохнут дороги, и тогда придет патер, он все разъяснит. А до тех пор буду молиться.

— В этот дом патер пусть не суется! — в ожесто­чении крикнул Велло и вышел.

Но вскоре он пожалел о своей несдержанности. Ведь ясно же, что Лейни больна душой. Ничего, по­степенно она оправится и поймет, кто из людей и богов — ее враги. А хромой Рийте Отть, сестра Мал­ле или кто-нибудь из служанок могут сказать, чтоб приходила сюда пореже и не смущала больную Лейни своими сумасбродными речами.

Весна меж тем быстро приближалась, словно чув­ствовала себя виноватой за небольшое опоздание. Снег на холмах растаял, и они почернели. Южные склоны возвышенностей обнажились, а ледяной по­кров на ручьях стал ненадежным. В полдень стари­ки и старухи выходили во двор и грелись на солн­це; с утра до вечера не смолкал шум детских голо­сов. Мужчины рубили лес под пожогу.

Детей теперь часто можно было видеть играющи­ми на больших штабелях бревен, за рябинником. Они прыгали и резвились там, радостно галдя, слов­но птичья стая. Бревна эти были свезены туда уже год назад и, окоренные, сохли. Нынешним летом из них должны построить новый дом для старейшины — просторнее и выше прежнего, с несколькими боль­шими комнатами.

Дороги близ ручьев были непроходимы, и поэтому люди спали по ночам спокойнее и даже на время сняли охрану.Велло скучал. Бродить по лесу было тяжело, да и не к чему. Наст с хрустом ломался под ногами, и хруст этот отпугивал зверя и птицу далеко окрест. Следов на этой тонкой ломкой корочке было не разо­брать, да и все равно далеко по ним не уйдешь. На ручьях местами уже выступила вода, темнели полыньи. Тревожно шумели леса, и уже свистели и чирикали в них птицы.

И все же Велло с луком через плечо и пучком стрел, подвешенным к поясу, уходил в лес. Здесь он был наедине с собой и мог предаваться своим мыслям.

Чаще всего его мысли останавливались на Лемби и на гордой дочери старейшины Алисте, которую он видел, когда ходил туда вместе с отцом, Вот перед его глазами — Урве. Она стоит во дворе возле хле­ва, уперев в бедра сильные руки; синие, узорчатые концы широкого платка лежат на спине, льня­ные волосы на гордо вскинутой голове растрепались. Она стоит и громким голосом отдает приказания слугам и служанкам. Урве недурна собой и к гостю, в особенности к Велло, во сто раз приветливее Лем­би. Три дня провел он прошлым летом в Алисте и просто утопал в радушии, с каким его встретила Урве. По годам она старше Велло — покойный отец не раз твердил ему это. Но зато его тестем был бы старейшина Алисте, правитель крупного кихельконда, и, кто знает, может быть, после его смерти Велло стал бы во главе Алисте и Мягисте; он мог бы собрать большую дружину, позвать и других ста­рейшин Сакалы или даже всех тех, кто правит от моря до Пейпси и от Уганди до Рявалы, и вместе с ними разрушить все укрепления, построенные на бе­регах Вяйны, и заставить рыцарей, латгалов, ливов и даже селов сохранять мир.

Но тут перед его взором возникает Лемби; вот она идет, и ее волосы цвета спелой ржи мягкими вол­нами ниспадают из-под белого платка на плечи. Те­ло у нее стройное, руки словно точеные. Вниматель­но следит она за работой служанок, тихим голосом дает им указания, спешит туда-сюда, чтоб помочь, а если надо — и сама приложит руки.

А вот она идет навстречу Велло, в задумчивых глазах едва заметный радостный блеск, в уголках губ — улыбка.

Велло отгоняет от себя мысли и о той и о другой девушке, берет в руки лук, достает стрелу и глядит меж стволов вверх. На буром суку, задрав пуши­стый хвост, сидит белка. Зверек перестает лущить прошлогоднюю шишку и испуганно смотрит в сто­рону пришельца. Велло натягивает тетиву, но не от­пускает ее, смотрит на светло-желтую грудку при­таившегося на ветке зверька... и стрела остается в его руках. Пусть ещё поживет сегодня!

На память приходит Рыжеголовый; он словно от­вратительная сороконожка, ползающая по спине, — не дает покоя ни днем, ни ночью. Не отделаться от него, не прогнать и не убить, потому что не подо­бает старейшине быть несправедливым!

Полдня побродив по лесу, Велло возвращается до­мой, где его ждут бедняки и жалобщики. Во многих семьях его селения, особенно в тех, которые живут в убогих шалашах на лесной опушке, уже нет хле­ба, нет и соли, чтоб есть принесенную из лесу до­бычу.

Приходят к нему и хозяева с жалобой на подрав­шихся слуг, приходят слуги, чьи хозяева были к ним несправедливы — били их или не давали есть.

Глядя вдаль, поверх голов жалобщиков, Велло слушает их, стараясь по голосу определить, правду ли они говорят. И только когда почувствует, что человек кривит душой или явно врет, посмотрит ему прямо в глаза и пристыдит. Выслушав жалобу, Велло, по примеру отца, который никогда не прини­мал решения сразу, не подумавши, обещает дать ответ позже.

Старейшина выслушивает жалобы, стоя во дворе либо сидя на скамье у стены дома и греясь на солн­це, а то и в комнате, если не хочет, чтоб разговор слышали другие.

Дела не столь важные решают старейшины селе­ний, но если люди с их решениями не согласны, спра­ведливости и поддержки ищут у Велло.

Сельские старейшины нередко и сами приходят к нему за советом и за помощью, когда не могут сла­дить с упрямцами и непокорными.

Еще за несколько лет до смерти отца Велло соби­рался первым делом укротить Рыжеголового и за­претить колдовство. Но еще прежде, чем умер отец, раненный под Бевериной, подняли голос все недо­вольные, и особенно те, кто не имел права что-либо требовать, но надеялся получить от старейшины вся­кие поблажки и дозволение жить от щедрот селения и кихельконда. А теперь Рахи своевольничает еще пуще, колдунья озорует еще лютее и требует, что­бы ей все больше угождали, и все больше стано­вится жалобщиков и ищущих справедливости...

Однажды утром, когда Велло уже был одет — в балахоне, в меховых ноговицах, обтягивающих ноги, и в постолах, — в комнату к нему вошла Малле.

— Ты должен поговорить с колдуньей, — озабо­ченно сказала сестра, — я не в силах больше слы­шать жалоб и сетований на нее и на ее наговоры. Хозяйская дочка, что живет по соседству с нами, внезапно заболела и вчера слегла. У дочки другой хозяйки уже давно лишаи на лице. У кого корова на ноги не встает, у кого волки пробрались ночью в хлев и задрали овец. Так не может продолжаться! Со всех сторон все жалуются. Колдунья никого не боится.