Бямбын Ринчен - Заря над степью

Тень минувшего

Оглянись кругом — неоглядная степь без конца и края. Она жарко дышит полуденным зноем. В дрожащем мареве призрачными кажутся стада джейранов. Головки житняка жадно тянутся вверх, к солнцу. Сочный пырей темнеет густой веленью. Покачиваются лохматые метелки ковыля. Резкие запахи богородской травы и полыни перебивают нежный аромат стенного разнотравья. Распластав крылья, в высоком небе кружат коршуны. Большекрылые черные аисты стайкой летят куда-то.

Разморенная жарой, Цэрэн ехала шагом, поднимаясь на перевал. Впереди показался какой-то всадник со спущенным с правого плеча дэлом. Она сразу узнала его — Дуйнхар! Вспомнилось, как заставлял он Ширчина отдать ему приглянувшегося иноходца.

Немало времени минуло с той поры, сколько событии и перемен произошло! Взять хотя бы бунт лам против народной власти. К этому мятежу оказались причастными многие покровители Дуйнхара в аймаке и в Улан-Баторе. Да и у самого бывшего председателя бага рыльце оказалось в пушку. Он лет пять пропадал где-то. "Уехал перевоспитываться", — шутили скотоводы. Этой весной он вернулся, но его трудно было узнать: постарел, похудел, приторная улыбка не сходила с лица. Со всеми, на кого раньше и не смотрел, теперь он любезно раскланивается.

"Сейчас опять начнет лебезить", — с отвращением подумала Цэрэн. И верно. Дуйнхар издали закивал, растягивая свой беззубый рот в фальшивой улыбке. А подъехал поближе — засыпал любезностями.

— Что поделывает Ширчин-гуай? Здоровы ли вы? В порядке ли скот? Хорошо ли прошло лето на пастбище? Что слышно нового?

Дуйнхар заискивающе заглядывал в лицо Цэрэн. Выгоревшая на солнце войлочная шляпа съехала на затылок, обнажив потный шишковатый лоб.

— Ширчин — с табунами, мне ничего не делается, ничего нового не слышно, скот здоров, — отвечала односложно Цэрэн, стараясь не ехать с подветренной стороны — от грубых сапог Дуйнхара несло нестерпимой вонью застарелого пота.

— Мы теперь кочуем почти рядом с вами. Будет случай — заезжайте к нам, жена будет вам рада. Соседи должны жить душа в душу. Сказал бы "добро пожаловать", да так принято говорить у нойонов, а я их язык не уважаю. Хе-хе-хе! — Дуйнхар рассмеялся.

— А с богачами да с чиновниками-феодалами дружить вроде не боитесь? — не удержалась, чтобы не поддеть его, Цэрэн.

— Что вы, что вы, да разрази меня гром, чтобы я теперь… Мне ведь тогда левые уклонисты голову вскружили, и я был вынужден выполнять их распоряжения как председатель бага. Да и что с меня спрашивать, в политике я тогда неважно разбирался. А вот теперь маршал Чойбалсан раскрыл всю их тактику и философию, можно сказать, глаза нам всем открыл.

Уловив, что его "ученая" речь не производит на Цэрэн никакого впечатления, Дуйнхар переменил тон и начал заискивающе просить:

— Так заезжайте к нам! Может, сейчас завернете? Я бы вас проводил…

— Потом как-нибудь, некогда сейчас, надо домой скорее. Дочку одну оставила домовничать, неспокойно на душе, — ответила Цэрэн и повернула коня к дому.

Дуйнхар по-военному приложил пальцы к правому виску, зло стегнул коня нагайкой и крупной рысью поскакал под гору.

"Странный человек! — неприязненно думала Цэрэн. — Все еще пытается пыль в глаза пускать простым людям. И ведь он не один такой".

Цэрэн поднялась на перевал, соскочила с коня и уселась около древнего обо отдохнуть. В прежние времена путники, проезжая здесь, в почитание местных духов клали на обо камни и монеты.

Навстречу Цэрэн поднимался всадник с ружьем за плечами. Приблизившись, всадник спешился, поздоровался и, подсев, спросил:

— Откуда путь держишь, дочка?

— Из кооператива, дедушка Шараб. Кое-что купить надо было. А вы куда это собрались?

— Сват мой волка выследил. Еду к нему, утром отправимся на охоту. Вчера вечером сын приезжал с сенокоса. План у них в этом году громадный. А сенокосилки какие Советский Союз прислал! На сенокосных станциях советские люди научили наших косить и метать стога. А ведь что раньше ламы нам твердили? И землю пахать, и сено косить, видишь ли, нельзя — духи земли рассердятся, вредить начнут — темные времена были. Не зря говорится: старое лишь на подметки годится, а новое звездочкой горит.

Шараб вытащил из-за голенища трубку и закурил.

— Народ теперь не тот стал, — продолжал он. — Партия открыла аратам глаза. Хотели было ламы к старому повернуть, да не вышло. Не хватило у них соображения, что народ-то теперь поумнел, партии верит, за свою власть горой стоит, о молодом поколении думает. Да, время богдо и всех прочих святых прошло. Я потерял в них веру еще до революции, ты еще маленькой тогда была.

— Расскажите, дядя Шараб, как это было, — попросила Цэрэн. Она любила послушать бывалого старика. Шараб не раз с караванами до далекого Кукунора и Пекина доходил.

— А вот как. Хоть людям в старину и не всегда удавалось находить правильный путь, но жизнь-то заставляла до многого своим умом доходить. Мой отец был знаменитым охотником и местных лам не особенно жаловал. Потому что видел, как живут в монастырях святые отцы. Нара-нанчен-хутухту он терпеть не мог. Увидит его в степи с послушниками — в сторону свернет. Как-то, когда я уже подрос, он рассказал мне одну историю. Еще при маньчжурском императоре Гуан-сюе дело было. Нара-нанчен ехал по Улясутаю в фаэтоне в обнимку со шлюхой, пьяный. А везли святого отца пять голых проституток. Даже сам улясу-тайский наместник маньчжурского императора был сконфужен. Но ламы постарались замять этот неслыханный скандал. Они распустили слух, что все это, видите ли, померещилось грешным людям. По их мудреному толкованию выходило, что все это безобразие было чудом, которое святой творил на пользу религии и всего живого на земле. Они толковали, что у грешников глаза водянистые и видят они не то, что остальные. Услышал это отец и плюнул в сердцах. На охоте глаз его никогда не обманывал, в степи читал он каждый след, как по книге, а тут вдруг говорят, что глаза его видят не то, что есть на самом деле. С тех пор по всей Северной Монголии для отца остались только два святых: богдо-гэгэн и его учитель Ензон-хамба.

Как-то собрались люди из наших кочевий на богомолье в Ургу. Отец — тоже, и меня с собой захватил. Пусть, говорит, и сын мой поклонится живому богу.

В Урге мы остановились у земляков. Первым делом обошли все ургинские храмы. В монастырских храмах Ган-дана и Дзун-хурэна поклонились всем богам, в китайских лавках побывали. Хитро китайцы устроились в Урге. Куда ни пойдешь, всюду на них натыкаешься. Пойдешь в монастырь Гандан — китайская торговая слободка на самой дороге стоит, хочешь не хочешь, а завернешь. Идешь из Гандана — опять в лавку к купцам заглянешь: тут тебя и чаем угостят и леденцами. А за чаем, смотришь, купец и улестит тебя, и купишь у него чего-нибудь. Только выйдешь из слободки — рядышком монастырь Дзун-хурэн. Там трубы, барабаны грохочут — богомольцев зазывают. А вышел из монастыря — как на ладони вся торговая слобода Май-мачен. Глядишь, а за пазухой пусто: ламы — молитвой, купцы — бесплатным чаем все деньги выманили.