Бямбын Ринчен - Заря над степью

А ближе к осени распространился слух, что в Пекин вступили войска восьми держав и богдыхан вынужден выехать из столицы в Си-ань-фу.

Напуганный этими слухами, хутухта повелел своему приближенному Бадамдоржу начать в Гандане чтение молитв во здравие императора и за процветание религии. Богдо-гэгэна обуревали беспокойные мысли: ведь если император отречется от трона, то ему тоже придется плохо.

Великое множество ургинских лам готовились к совершению специального обряда, трое суток заклинали грозных духов, призывая несчастья и смерть на врагов святого владыки. На западную окраину Урги стеклось несметное число лам и молящихся. Добирались сюда кто как мог — кто на лошадях, кто да верблюдах, а кто и пешком.

Шествие возглавлял восседавший на коне урсинский хамба в остроконечном головном уборе дзонхавы, перед ним шел лама-распорядитель с пучком дымящихся благовонных палочек. О приближении хамбы возвещали два музыканта, которые играли на серебряных флейтах, украшенных пятицветными хадаками. За хамбой, строго соблюдая чины и ранги, двигались хувилганы, ламы, послушники, рослые умзады [97] Умзады — регенты монастырских хоров. в остроконечных шапках, одетые в парчовую одежду. За ними шли распорядители разных храмов, опираясь на бамбуковые посохи с наконечниками из красной меди, украшеннын пятицветными хадаками.

Распорядители шествовали важно, нахмурив брови и повелительно глядя на окружающих. Вот один из них что-то заметил и сделал знак. Тотчас же послушник, небрежно волочивший по пыльной дорого красную накидку, торопливо подхватил ее и незаметно подтолкнул товарища, засмотревшегося на девушку, шедшую с края дороги.

Когда процессия вышла на окраину города, главный распорядитель и распорядители монастырей засуетились. Они сновали взад и вперед вдоль колонн, пока не усадили всех лам по обе стороны пестрого шатра.

Чтение молитв начал главный бас-запевала. Его голос подхватили басы из храмов, которых поддержали тысячи лам. Загремели большие барабаны. Начался обряд чтения древних молитв.

Но толпа, собравшаяся поглядеть на вынос "сора", была занята своим. Тут заключались торговые сделки, купцы торговались с аратами, пригнавшими для продажи скот. Точно из-под земли появились нищие, гадальщики, лоточники со сладостями. Но вот верхом на коне прибыл младший брат богдо-гэгэна Лувсанхайдаб Чойжин [98] Лувсанхайдаб — собственное имя. Чойжин — титул, буквально — "Гений — хранитель веры". . В сопровождении богато одетых тангутов и монголов он вошел в шатер. Лицо у Чойжина было землисто-серое, опухшее, болезненное. Сразу было видно, что он страдает запоем.

После того как вынесли один за другим два "сора", Чойжин вышел из шатра. Его одежда из индийской парчи сверкала серебром и золотом, на левом боку висела шашка в роскошных ножнах, украшенных коралловыми и бирюзовыми узорами. За спиной у него торчал отделанный серебром лук и колчан со стрелами.

Чойжина поддерживали с обеих сторон ламы; они усадили его в кресло у входа в шатер, спиной к северу.

Чойжин начал читать молитвенную книгу, и тотчас же нежно зазвучала флейта. Лама кадил перед Лувсанхайдабом благовониями, а тот, время от времени опуская веки, старался изобразить глубокий религиозный экстаз, делал вид, что он чего-то ожидает, к чему-то прислушивается. Сначала у него затряслись ноги, затем все тело; лицо нечеловечески исказилось, и в такт конвульсивным подергиваниям тревожно зазвенели бронзовые и серебряные колокольцы на его одежде. Сперва они звенели чуть слышно, но постепенно звон становился все громче и громче. Казалось, кто-то медленно приближается из далекой, необозримой степной шири…

Двое лам, стоявшие по бокам возле кресла Чойжина, с трудом подняли тяжелый медный головной убор и надели его на голову Лувсанхайдабу, крепко затянув шнурки под подбородком. Шнурки глубоко врезались в отвисший подбородок Чойжина, его без того выпученные глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит, лицо сморщилось.

Вдруг дыхание Чойжина стало прерывистым. Искусно играя свою роль, он низко, чуть не до самой земли, наклонился налево, затем направо, так что флажок на его шлеме коснулся травы. Глядя вверх выпученными глазами, он проделал эти движения трижды.

Это значило, что Чойжин видел сейчас одновременно три тысячи нижних и три тысячи верхних миров.

Исступление "ясновидца" дошло до предела. Изо рта у него показалась слюна, потом пена. Пошатываясь, он встал с места и, закатив глаза, с оскаленными зубами, багровый от напряжения, направился между рядами сидящих лам в сторону жертвенного очага. Дойдя до большого котла, Чойжин неистово замахал руками и начал кружиться в танце. Повернувшись к заходящему солнцу, он посмотрел в голубую высь и, натянув лук, выпустил стрелу, которая исчезла в небесной дали. В это время ламы опрокинули чан с приготовленными для грозного гения-хранителя подношениями, а тысячи других, сняв свои желтые шапки с пышными султанами, напали размахивать ими, описывая равномерные круги. Казалось, будто над многотысячной толпой носились стаи желтых птиц.

Но вот с той стороны, куда Чойжин пустил стрелу, раздался громкий жалобный стон. В то же мгновение Чойжин упал навзничь, распластав руки. Ламы поспешно подхватили его. Обряд закончился. Толпа стала расходиться.

Несколько любопытных направились к тому месту, откуда раздался стон. Стрела, пущенная Чойжином, пролетев метров пятьдесят, поразила дряхлую старушку, собиравшую кизяк. Стрела вошла в спину несчастной на целую треть, и старуха, истекая кровью, страшно хрипела.

— Не иначе как Чойжин разгневался на эту старуху. Видно, она отказалась внести пожертвование. Вот он и поразил ее, — торжественно произнес старый лама и погрозил кому-то кулаком. — Так грозный гений-хранитель будет мстить всем врагам богдыхана!

— Эта старушка самая счастливая; она разом очистилась от всех грехов и теперь попадет в рай. Подумать только, нищая, а какая счастливая ей выпала судьба, — сказал один из стоявших поближе богомольцев.

— Было бы лучше, если бы такое счастье выпало тебе. А то пострадала безобидная старуха. А ну, дайте-ка дорогу! Может, она еще живая? — проговорил хромой старик и заковылял на костылях к пострадавшей.

Изо рта старухи шла кровавая пена. Мозолистой темной рукою умирающая судорожно хваталась за грудь. Старик приподнял ее дергавшуюся руку и осмотрел рану.

— Кончается она. Теперь ее уже не спасешь.

К хромому подсел старик оборванец в перевязанных веревками дырявых гутулах.

— Давай положим ее, как полагается, головой к северу, — предложил хромой. — Да развяжем ей пояс, чтобы тело ее поскорее взяли птицы и собаки.