Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 8

В 1925—1939 годах даже существовал Шорский национальный район. Но после его ликвидации усилился процесс ассимиляции шорцев с русскими. И все же, с конца ХХ века стал возрождаться интерес людей к своей традиционной культуре. С осени 1988 года советский Фонд культуры начал сотрудничать с Шорским национальным центром.

Во время двух экспедиций, зимней и летней, я снимал фильм о шорцах. Судя по отзывам зрителей, получился он интересным. Главное, в нем были отражены многие стороны жизни этого народа. Удалось отснять сбереженный народом раритет — чудом сохранившуюся каменную мельницу, все еще применявшуюся по прямому назначению. Ее большие каменные жернова испокон веков использовались в процессе приготовления толкана, особого шорского хлеба, совсем не похожего на хлеб в привычном для нас представлении. Известно, что значение хлеба для человека переоценить трудно, недаром говорят, его называют «хлеб-батюшка». Правда, сегодня хлеб утрачивает свое сакральное значение. А вот в труднодоступных краях, где человек выживает в экстремальных условиях, таких как, например, тайга, где нечасто встретишь деревню с продуктовой лавкой, толкан приобретает особое значение. Здесь, чтобы добраться до магазина, нужно проехать или пройти по бегущей вниз, к подножью сопки, и снова взбирающейся вверх лесной дороге километров двадцать. Даже если зимой отправиться за хлебом на санях, как минимум полпути нужно будет пройти пешком. То и дело придется спрыгивать с саней, идущих в горку, чтобы окончательно не замучить тяжело дышащую лошадь на бесконечных подъемах. Возможно, кто-то скажет, что таежники с детства смирились со своей судьбой, привыкли. И он будет прав, но только наполовину. Потому что уставать физически или выдыхаться эмоционально — далеко не одно и то же. И нередко случается так: доберется все же шорец до магазина, а хлеба-то в продаже и нет: разобрали или вовремя не подвезли. Климатические ли условия региона или же несостоятельность системы управления жизнеобеспечением глубинки сыграли над ним злую шутку, ему, уставшему, уже не важно. Ясно одно — домой он вернется без хлеба. И вот тогда на выручку придет тот самый толкан, шорский хлеб. Он не круглый, не кирпичиком, не похож и на длинный французский багет или турецкий с хрустящей корочкой и пушистой серединкой батон. На вкус он тоже другой. И готовят его не так, как обычный хлеб. Здесь пекарь не нужен. Толкан — это крупа мелкого помола, полученную из предварительно толченных, веянных и обжаренных ячменных зерен. От скорости вращения верхней части жерновов каменной мельницы зависит величина размалываемых крупинок: чем быстрее вращается тяжелый круглый камень, тем грубее будет помол. Толкан можно не только есть, но и пить в жаркий день на покосе, предварительно разведя его водой и бросив в кружку щепотку соли. А можно добавить в него молока, размешать с медом или же… просто со снегом, как часто зимой, в тайге, поступают шорские охотники. Из толкана получается густая вкусная каша, сверху покрывающаяся плотной корочкой. С медом он мне очень понравился. Но и сам по себе насыщенный душистым зерновым ароматом толкан аппетитен.

Снимать фильм — дело непростое. Нужно быть не только наблюдательным, но и иметь хорошую реакцию, всегда быть наготове. Помню, однажды зимой под рукой у меня не оказалось камеры именно в тот момент, когда водитель нашего грузовика затормозил, увидев рысь, неспешно переходившую дорогу. Ее раскосые глаза ослеплял белый снег, казалось, мы зверя не интересовали… Снимай на здоровье! А камера далеко. В глухих местах не знаешь, где окажешься завтра, что будет объектом съемки. Не остановится ли в неподходящий момент из-за мороза видеокамера, работавшая от единственной батареи? А подзарядить аккумулятор можно не везде — электричества в большинстве таежных деревень не было вовсе. Редко попадалась деревушка, где имелся купленный кем-нибудь из ее жителей дизель-генератор, вырабатывающий электричество для своего удачливого хозяина. Из-за дефицита солярки, как правило, генератор заводили часа на два, чтобы посмотреть по телевизору новости, узнать о чем-нибудь важном. А по проводам высоковольтной линии электропередач, когда-то проложенной от Саяно-Шушенской ГЭС до металлургического комбината в Новокузнецке, в обход шорским деревням продолжала течь электрическая река. Почему-то ни во время прокладки мощной энергетической артерии, ни позже не было предусмотрено ни одной понижающей подстанции для нужд местных жителей. Помнили о необходимой для страны руде, которую здесь добывают, об угле, извлекаемом из таежных недр, и попросту забыли об интересах коренного истинных хозяев здешних земель. Прокладывая ЛЭП, прорубали просеки, а поваленный вековой кедрач даже не вывозили для переработки. Эти деревья так и сгнили.

Во время моей первой командировки в те края я узнал о серьезных проблемах, с которыми сталкиваются местные жители. Попытки шорцев добиться для немолодых таежников снижения пенсионного возраста оказались безуспешными. Охотник не имел льготного стажа и, находясь в очень тяжелых условиях, до шестидесяти лет должен был работать. Кроме того, каждого местного охотника государство в лице промысловых предприятий обязывало сдавать по тонне кедрового ореха в год. Шорцу, еще крепкому мужчине, с которым я однажды вел разговор в его доме, за сезон удалось набить, только подумайте, три тонны! Я в собственных руках держал квитанцию, которую он мне показывал. А «набить» — это значит разыскать в тайге подходящий высокий кедр, забраться на него, затем специальной колотушкой обстучать ствол, спуститься и собрать упавшие кедровые шишки в мешки, доставить их домой, часто по воде, и уже потом извлекать из шишек орешки. «Охотникам дают план на орех огромный. А старики уже не справляются. Однако все же работают», — говорили мне шорцы. Кроме того, охотник был обязан сдавать в количестве, строго определенном заготовительными конторами, беличьи и собольи шкурки, другие меха. О расценках 1990 года на пушнину лучше не упоминать. При этом размер его пенсии определялся по последним годам, когда и силы на исходе, и глаз и рука не те. А, между прочим, продразверстка в нашей стране, как мера вынужденная, официально закончилась еще 21 марта 1921 года.

О чем мурлыкала кошка

У вертолета, в котором я летел над вышеупомянутой линией электропередач, были мутные иллюминаторы. Поэтому я не мог через них снимать на видеокамеру, гарантируя качество отснятого материала. А хотелось запечатлеть саму ЛЭП и разбросанные вдоль нее занесенные снегом таежные деревушки. Времени для раздумий не было: вертолет летел быстро. Но тут второй пилот, заметив, что у меня проблема, решил помочь. Нарушая мыслимые и немыслимые инструкции, он подвел меня к двери металлической птицы и одним махом откатил ее в сторону. Лицо и руки обдало морозным ветром. Став на колени и придерживаясь свободной рукой за дверной косяк, я посмотрел в видоискатель камеры. Опять ничего не получалось: в кадр попадал не только порог двери, но и мои колени. Я объяснил вертолетчику ситуацию. Тогда он посоветовал мне, чтобы я расстегнул свое длинное пальто и, подобрав его полы, скрутил их у меня за спиной в виде каната. Натягивая его на себя, пилот дал мне возможность наклониться вперед и чуть-чуть «выйти» из вертолета наружу. Удивительно, но страха я тогда не испытывал. Только об одном думал: получить отличные кадры. Все это было похоже на съемку фильма с ковра-самолета. Не было никакой качки, только легкая вибрация от двигателя передавалась на камеру. В тот момент вспомнилась всем известная песня, наполненная оптимизмом и романтикой — о зеленой, поющей под крылом самолета тайге. Какую же песню она напевала под аккомпанемент зимних ветров, на полгода укрывшись от трескучих морозов под толстым снежным одеялом?