Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 8

Обычно мы называем тайгой большой, девственный и бескрайний лес с присущими ему видами хвойных деревьев и животных, в том числе и не встречающихся в обычном лесу. Слово «тайга», такое привычное для нас, на языках тюрок Южной Сибири означает «гора, покрытая лесом». Красота этих мест необычайна. Вот почему в августе 1991 года я, дополнительно купив три билета на самолет до Новокузнецка, отправился в запланированную на лето экспедицию, взяв с собой семью. У жены был отпуск, у дочек (старшей тогда было одиннадцать лет, а младшей — девять) еще не закончились каникулы. Ну а я летел в Горную Шорию, как говорится, по делам службы.

Рейс был поздним. За полночь, так и не уснув, я смотрел в иллюминатор турбовинтового лайнера Ил-18, летящего на восток, и думал о своем. Казалось, совсем недавно наступила эта темная августовская ночь. Но не успел еще самолет набрать нужной высоты, как я заметил, что черное звездное небо там, на востоке, уже начало приобретать бледно оливковый цвет. Не прошло и нескольких часов, как спящие в креслах жена и дочки начали ворочаться, разбуженные проникшими через иллюминаторы первыми солнечными лучами. Через какое-то время самолет пошел на посадку в аэропорту, расположенном более чем за три тысячи километров от Москвы.

В автобусе пассажиров было немного, и мы обрадовались, что успели занять места у окна, чтобы рассматривать сибирские пейзажи. Ехали мы около часа. В Новокузнецке надо было успеть на электричку и доехать на ней до Таштагола, где нас ждали шорцы.

Итак, автобус подъезжал к месту назначения. В Новокузнецке я бывал дважды, но в этот раз города не узнавал. А когда водитель остановился и объявил конечную остановку, до меня дошло, что это было совершенно другое место. «Куда мы прибыли?», — спросил я у одного из спешащих к выходу пассажиров. «Как куда? В Прокопьевск», ответил он мне с нескрываемым удивлением. Мы очутились совсем не там, куда рассчитывали попасть. По ошибке сели не на тот автобус. Пришлось возвращаться в аэропорт и более внимательно приглядываться к табличкам на автобусах.

На вокзале в Новокузнецке к кассам электропоездов было не подступиться. Все же мне удалось пробраться к окошку и упросить стоявших в длинной очереди людей пропустить меня. Ура! Четыре билета на электричку у меня в руках. Она отправилась буквально через минуту после того, как мы в нее впрыгнули. Но, разумеется, это была уже не та электричка, которую встречали мои шорцы.

К вечеру мы были в Таштаголе. Удивительно, но на платформе нас все еще ждали. Друзья с радостью подхватили наши вещи, и мы пошли к ним домой. Ужинали в большой компании. Посреди стола стояла чаша с дымящимися и сочными мантами.

Художник из Аската

Тем летом удалось слетать по работе на «кукурузнике» на юг, в Горно-Алтайск. Шорцы намеривались установить с родственным народом — телеутами — более тесные связи, в том числе торговые. Гостеприимные алтайцы пригласили нас прокатиться по Чемальскому тракту и увидеть местную природу, о красотах которой я был наслышан.

День выдался пасмурным, но светлым. За стеклами пикапа птицами пролетали придорожные указатели населенных пунктов, на которых я заметил лишь одно знакомое название — Манжерок. Проехав около восьмидесяти километров, водитель, он же наш проводник, остановил машину на правом берегу Катуни, берущей свое начало в ледниках Белухи, самой высокой горы Алтая, где-то недалеко от древних кордонов западного участка Великой Китайской стены.

Мы пошли к тому месту, где находился длинный подвесной мост. Подойдя к нему, на какое-то время все замерли. С крутого берега взору открылся завораживающий горный пейзаж. Широкая река стремительно несла свои серо-бирюзовые воды, неустанно перемешивая их, словно желая подчеркнуть свой строптивый характер горянки. Подчиняясь лишь горам, заключившим ее в скалистые объятия, река изящно изгибалась, обходя любые преграды. В том месте, где вставший на ее пути утес пытался остановить беглянку, она вспенившимся буруном неистово бросалась в сторону переката и белыми барашками убегала дальше по мелкой воде.

На противоположном берегу Катуни, в маленьком домике, на краю села Аскат, расположившегося у подножья горы Межелик, жил скульптор, резчик по дереву. Одаренный человек, вел, как мне показалось, образ жизни отшельника, не желал афишировать свой талант и, как следствие, не любил непрошеных гостей. Наш проводник сказал, что на днях делегации, прибывшей из страны восходящего солнца, он в аудиенции отказал. Но мы все же рискнули навестить художника. Судя по всему, нас постигла бы та же учесть, что и японцев, если бы не счастливое стечение обстоятельств, вернее сказать, внезапная смена погоды.

Когда мы постучались в дверь, на крыльцо вышел худощавый, среднего роста, пожилой, вполне еще статный мужчина с серо-голубыми глазами в накинутом на плечи стареньком пиджаке и такой же не новой шляпе, поля которой приняли несколько волнообразную форму. На глаз определить его возраст было трудно: поседевшие борода и усы не позволяли этого сделать. Мы поздоровались и попытались пояснить, кто мы такие и какова цель нашего визита. Художник ни выражением лица, ни жестом не выказал своего недовольства и оставался молчаливо-спокойным, лишь переступая с ноги на ногу, как бы разминаясь, терпеливо ожидал, когда слова наши иссякнут. А дождавшись, внутрь своего дома нас все же не пригласил.

Молча постояв еще немного, он посмотрел на моих маленьких дочерей, а потом вверх, высоко задрав подбородок. Поправив соскользнувший было с плеч пиджак, сказал: «Дождь сейчас начнется». Через минуту упали первые крупные капли, окончательно нас обескуражившие. И тогда Кузьма Исаакович Басаргин, кем и являлся этот человек, распахнул перед нами дверь и скомандовал: «Ну-ка, быстренько проходите!» Слегка замешкавшись на крыльце, пропуская друг друга вперед, мы за какие-то секунды успели хорошенько промокнуть. В мастерской, усевшись кто на чем, стали осматриваться. Нас окружали произведения искусства. На стеллажах я увидел небольшие статуэтки из дерева и огромные, словно иконы, мистические лики то ли духов, то ли людей со звездой во лбу или на темени, вырезанные на широких досках и, с позволения мастера, глядевшие теперь на нас своими необычными, излучающими свет глазами. У стен стояли и лежали деревянные заготовки. Спинки массивных стульев, на которых устроились мои дочки, изображали ушастых филинов. На полке я увидел черно-белую фотографию Басаргина, молодого темноволосого бородача, слегка нахмурившего брови и смотревшего в момент съемки не в объектив фотоаппарата, а куда-то вдаль. Я осознавал, в чей мир мы бесцеремонно вторглись, и был рад тому, что никто из присутствующих не осмеливался совсем уж нарушить царившую здесь атмосферу сосредоточенности и умиротворения.