Генчо Стоев - Цена золота. Возвращение

Рассвет уже проник повсюду, и они катили в свете нового дня, еще нарождавшегося, не ведавшего о конце. На ясной голубой равнине, уходящей вдаль, в белый, легкий туман, вырастали сияющие розовые холмы, словно политые сладким шербетом. Сефер продолжал ехать впереди, — с тех пор, как Марина заснула, он ни разу не заглянул в коляску.

— С добрым утром! — неожиданно раздался ее голос.

— С добрым утром, барышня, вы хорошо поспали.

— Нельзя остановиться где-нибудь у родника? — спросила она, все еще не подымаясь с его колен и не чувствуя смущенья.

— Остановимся, вот только Сефер…

Он выглянул из коляски, но вместо Сефера увидел двух арнаутов, которые скакали в сторону от дороги, через поля.

И там же, за придорожными вязами, замелькали черепичные крыши, послышались голоса и журчанье воды. Марина выпрямилась.

— Т-п-р-у-у! — крикнул Павел, и лошади послушно остановились. — Вот здесь. Видно, это постоялый двор.

— Разве можно? — спросил возница. — Сефер…

— Мы ненадолго! Идемте, Марина.

Он спрыгнул первым и помог ей спуститься на землю. Вода лилась щедро, тремя струями в длинные каменные колоды. Поодаль стояли распряженные телеги, волы пили воду. Шум голосов иссяк, люди стояли молча. Марина наклонилась и подставила ладони под струю.

Павел почувствовал затылком устремленные на него пристальные взгляды. Обернулся. Их было человек десять — с подростками и стариками, но он увидел лишь одного. И не потому, что этот рослый парень был его соотечественником — в черной бараньей шапке, коричневых портах из домотканой шерсти, — а потому, что парень этот смотрел на него в упор.

— Здравствуйте, мужики, — сказал Павел. — Куда это вы порожняком?

— Здрасьте, — ответил парень. — Возили товар в Адрианополь. А вы… с такой оберёгой?

— Неужто в Турции охрана в диковину?

— Да нет. Только… чтоб так охраняли болгарина! Ты ведь болгарин? Я слыхал, как ты говорил с возницей и с госпожой…

— С госпожой? — воскликнула Марина. Она стояла в сторонке умытая; капли блестели у нее в волосах, скатывались по подбородку, и она пыталась промокнуть их маленьким кружевным платочком. — Господин Хадживранев, в моем саквояже есть полотенце!

— Потом, — ответил Павел и снова заговорил с парнем. — Болгарин, говоришь, и с охраной. Ты прав, действительно странно.

— Хадживранев? Кажись, где-то слыхал… Да, я про тебя знаю… — и он осекся.

— Откуда ты можешь знать? — насторожился Павел. — Откуда?

Все молчали. И парень молчал, откровенно его разглядывая. Кто-то из стариков кашлянул. «Может, и они читали в газетах…» Павлу захотелось им объяснить, оправдаться, но он услышал топот коня. Это был Сефер. Он осадил жеребца посреди дороги и мотнул головой в сторону коляски: «Хватит, поехали!»

— Ну, братцы, прощайте! — сказал Павел. — Не знаю, что вы про меня слышали, только я возвращаюсь на родину. Будь я преступник, бежал бы куда подальше.

— Дак ты, никак, и бежал? — бросил парень.

— Много знаешь. Не лай! — оборвал его стоящий сзади дед и ткнул стрекалом меж лопаток. Сильно ткнул — парень зажмурился, охнул и принялся тереть спину. «Должно быть, отец и сын», — подумал Павел.

— Бывают дела мудреные, верно я говорю, господин? И не нашего они ума. Только раз такой человек ворочается, значит, князь его призывает. А коли так, может он передать князю, что нас обманули.

— Скажи князю, — подхватил парень, — что мы здесь как были райей, так и остались. И еще скажи, что ежели он не соберет войска, то никакой он не князь, а дерьмо!..

— Цыц! — замахнулся стрекалом старик, но не ударил.

— Скажу, — пообещал тихо Павел и махнул Сеферу: «Иду!» Арнаут сердито ждал его посреди дороги.

И снова коляска покатила на север, все на север, Марина сидела, закрыв глаза, а он смотрел как ее лицо плывет мимо вязов, пасущихся стад и терновника.

— А он назвал меня госпожой! — сказала она неожиданно. — Наверно, решил, что я… Но я действительно вела себя невоспитанно, совсем как… Наверно, спросонья… Только сейчас понимаю…

— Ваш сон был прекрасен, Марина.

— Я так крепко спала?

— Вы красиво спали.

— А вы не простудились?.. В одной рубашке, в такой холод!

— Наоборот, я грелся… Да, именно в эти часы. Вы не знаете, в каком холоде жил я до сих пор.

Она посмотрела ему в лицо — прямо и просто — и долго не отводила взгляда; ее пестрые лучистые глаза спрашивали: «Это правда, Павел?» Потом что-то в них дрогнуло, крапинок стало больше, и они потемнели: «Это правда, господин Хадживранев?» Наконец она прищурилась и, отвернувшись, стала снова смотреть на равнину. Она сидела неподвижно, положив ладони на колени, и нежный профиль с полуопущенными ресницами проплывал мимо деревьев и пасущихся стад.

Павел протянул руку и погладил ее по затылку, она словно и не почувствовала его ласки, не обернулась к нему, но он увидел, как глаза ее обращаются к небу и снова светлеют. Безмятежная, сладкая усталость воцарилась на сиденье. Где-то далеко впереди щелкал кнут, далекие лошади уносили их все дальше и дальше на север… близкими были только ухабы неровной дороги, которые бросали их то вверх, то в стороны, пока и они не стали совсем далекими.

Видно, по ту сторону холма творилось что-то неладное, потому что арнауты вдруг встали как вкопанные и вскинули карабины. Коляска тоже остановилась. В то же мгновение впереди взметнуло дорожную пыль, солому и листья и закрутило воронкой; белесая заверть на секунду скрыла из глаз арнаутов и пронеслась мимо, странно следуя изгибам дороги.

И тогда перед глазами открылись два свежевыбеленных строения — пограничная застава. К ним вели телеграфные столбы, вероятно, они тянулись и дальше. Арнауты не двигались; коляски тоже. Сефер спрыгнул с лошади и повел ее в тень придорожных вязов — последних по эту сторону границы. Присел на корточки, достал кисет и кивком головы пригласил остальных последовать его примеру.

Он скручивал цигарку медленно, будто и не собираясь курить, а сам не сводил глаз с Хадживранева.

— Еще немного, — сказал Павел Марине и показал на белевшие впереди строения. — Еще немного.

Потом он курил, сидя рядом с Сефером на низкой, выжженной солнцем травке. И по ту сторону трава была выжженной, но дальше дорога постепенно вливалась в буйную зелень поречья. Там коляски уже покатят в тени леса, узкой полоской протянувшегося вдоль Марицы, от воды будет веять прохладой и где-нибудь на берегу можно будет поесть печеной на углях рыбы.

Сефер все еще смотрел на Павла, ждал, может быть, чтобы тот подтвердил или отменил что-то, но нечего было ни подтверждать, ни отменять. Даже если бы они решили вернуться в Стамбул, все равно, через месяц-два снова двинулись бы на север. И тогда, спустя этот месяц или два, тот же Сефер или кто-то другой на его месте снова присел бы под тенью тех же вязов якобы покурить, а в сущности, чтобы дать хозяину еще раз подумать.