Вениамин Додин - Площадь Разгуляй

Это был высокого роста худой, болезненный человек с глазами Боттичеллиевых святых. В «пленных» лагерях, а потом и в тюрьмах, после того, как в середине 1940 года его вновь арестовали, он порядком дошел. И отчаянно мерз. Даже в душной камере его постоянно бил озноб. Он кутался в свое пальто. Тянул на себя одеяло. Укрывался — мерз…

Он жил в испуганно–молчаливом состоянии. За все время нашего с ним существования в Бутырках, потом — на этапе, и, наконец, в Безымянлаге под Куйбышевом, я слышал от него одну лишь фразу: «Зимно, Матка Бозка».

Полной его противоположностью был Йорик Эриксон. Тоже высокий, но, видно, могучий когда–то человек, — он был разительно похож на… стоявший под стеклом скелет Лесгафта в его имени Ленинградском институте физкультуры. Стоило только, вообразив, заполнить его сожранными тюрьмой мышцами самого Йорика. А лицо? Оно было не менее разительным слепком поразившей меня еще ребенком в «Мировом искусстве» маски лица Густава Вазы — знаменитой скульптуры Карла Миллеса в музее Стокгольма. Саму скульптуру я помню плохо.

Но… надень на Йорика королевскую парчу, накинь мантию, прилепи бороду и усы, вложи в руку рукоять меча, — вылитый будет Ваза! Или… всё таки Йорик?! Черт их разберет, шведов, кто из них, опять же, электротехник, а кто король?

Йорик Эриксон окончил в Германии электротехнический факультет. Немного поработал в Норвегии. И насовсем, было, устроился у себя, в Швеции, на сталелитейном заводе Бьорнсборга. Неожиданно узнал, что в СССР развернулись работы на ДнепроГЭС. И, не раздумывая, поехал — по контракту на Украину. Уже в пятидесятых годах я разыскал людей, помнивших о нем, вместе с ним монтировавших оборудование на Днепровской гидроэлектростанции. Помнивших хорошо! Мало того, по–доброму почитавших своего учителя.

Вместе с ним мы прошли 46–й московский этап на Безымянку. Вместе комиссовались там же, на Безымянке, в ОГРОН — Отряд горных работ особого назначения (для строительства подземной столицы СССР под Жигулевскими горами). Вместе работали в бригаде кессонщиков ОГРОНа. Разлучившись на восемь месяцев, — время, отведенное моей судьбой на сидение в следственном изоляторе, а затем на возвращение «с того света» после чудом не состоявшегося расстрела в Смышляевском овощехранилище, — мы вновь встретились в ОГРОНе. И снова вместе работали в кессонной бригаде Синева. Пережили безвременье эпохи Хромого Беса. (В сущности, беспредела правлениякняжения директора эвакуированного в Заволжье 18–го Воронежского Авиазавода Матвея Шенкмана, где от организованного этим бешенным зверем «поощрительного голода» осенью и в зиму на 1942 год погибли многие тысячи заключённых и вольнонаёмных рабочих; последние — сплошь несчастные малолетки-Птушники).

Вместе потом участвовали в красноглинской Голгофе. И в результате, — очутивышись среди не вовсе сошедших с ума по–сле попытки начальства Безымянлага заставить нас «разгружать» совковыми лопатами «бакинский этап», — вместе — озверев — ввязались в вооруженную свалку с карателями. «Отвоевав», навалив кучи новых трупов друг друга, попали в руки спасшего нас десанта морской пехоты…Волжской военной флотилии.

И, — волею провидения и проклюнувшегося вдруг моего названого брата Голованова, — очутились за три девять земель от Самары. От барж с трупами. От нами наваленных карателей. От жаждавших новых Гекатомб начальничков Безымянлага…

Где же? А аж на северной макушке Земли! В Арктике! В тогда никому ещё не известном матросском СПЕЦштрафняке «Земля Бунге» острова Котельный Новосибирского архипелага… Не в лагере смерти. Нет! В лагере мёртвых…

На стыке весны и лета 1944 года, — дат не знаю, их мы не замечали, когда гомон птичьих базаров затихает благоговейно перед явлением на свет Божий новой крылатой жизни — первых пуховых птенцов, — я закрыл глаза Йорика Эриксона (Эрикссона) из Богуслена. Прочел над ним единственную известную мне молитву — «Отче наш». И вместе с товарищами опустил невесомое тело великана в неглубокую каменную могилу, вырванную аммоналом в красной скале под самым птичьим царством.

Он мечтал, чтобы его похоронили «под птицами». Он верил, что птицы, поднявшись в свой осенний путь, передадут последний привет родным его шведским скалам от шведа Йорика Эрикссона…

Или… от короля Вазы?

…А пока, на предъэтапном вольном досуге, будто в прострационном параксизме, «додумывал» я порядком поднадоевшую мне, гвоздём в мозгу почему–то сидевшую, историю ленинской турпоездки «из швейцарцев в шведы». Будто нужна она была мне?…

А тут до чертиков ещё в 19–й камере поднадоевший комдив Пастухов Пимен Васильевич сунут был сюда, в этапную — двумя днями позднее группы Йорика.

Старик оказался совершенно оглушенным свалившимися на него с моей помощью событиями на воле. То верил, то не верил в их подлинность, намекая постоянно на необходимость не доверять «совершенно спятившему пацану» (мне, значит). Теперь, здесь, в этапной камере, он, — оказавшись в абсолютнейшем одиночестве меж блатной сошки, сбитый с толку действительно свершившимися — как выяснилось — событиями и, конечно, начисто сраженный «обхождением» с ним Особого совещания, — расположился вплотную ко мне на нарах. И на ухо мне разразился…

… — Конеечно, тут явная заслуга Мартова. Его идея — добиться пропуска эмигрантов из Цюриха в Россию через Германию. Это — в ответ на возвращение из России австрийских и германских военнопленных. Их же до фига тогда было у нас.

Ну, немцы на это дело вроде клюнули. Советник ихний, федеральный, Гримм, перетолковал с кем надо из швейцарцев… Не с наркомом ли… Э-э!.. С министром ихним по иностранным делам. Сейчас не помню… Это все — когда нам на «Выстреле» талдычили… На Высших курсах… Да… Предложение, значит, отклонили — это потому, что французы с англичанами взъерепенилися! Было от чего: нарушение же швейцарского нейтралитета!

…Это, вообще, есть все в книжках по истории… Да-а… А Гримм–то — не успокоился. И обратился, значит, к германскому консулу в Швейцарии… Дело заклеилось, вроде… Но тут Гримм этот отличился! Ему, видишь, требуется согласие Керенского!

Тогда наши кинулися к швейцарскому эсдеку Платтену… Далее даже бабке с рыбного ряду известно: право, значит, провоза группы любого состава, экстерриториальность вагона, значит, запломбированного… Всякое такое… Без виз, понимаешь, без шмона на таможнях, и т. д., и т. п. Были, конечно, трудности, — где их не бывает? Например, неуклонка Англии… А как же им еще на все это смотреть?! В Россию люди намыливаются, не скрывая, что желают вывести начисто из войны союзника ихнего! Желают, получается, оставить братьев–англичан один на один с немцами… Желают! И имеют шанс… Тут, конечно, не без чернухи обошлося… Потому и оформлялось все протокольчиками всякими… Щекотливое–то дельце… Пахло, по законам любой державы, самым что ни на есть предательством отечества… Да еще во время войны! Сечешь?! Но… Как там: чего нельзя быку, то можно Зевсу… С общего, значит, согласия… Тогда опросили всех буквально…