Вениамин Додин - Площадь Разгуляй

А вот Борис Васильевич Адлерберг — этот в роковом 1941 году разделил судьбу миллионов русских граждан…

Старого, больного, его эвакуировали из Риги в Сталинград — встретить хлебом–солью немцев, с которыми не на жизнь а на смерть дрался он на Первой мировой войне, граф посчитал кощунством. Осенью 1942 года в осажденном волжском городе патруль вытащил старика из–под руин вокзала. Полураздавленный, после пережитого, после инсульта в 1939 году, ослепший, на вопросы чекистов он отвечал не быстро. Не четко, глухо. Да еще с акцентом (прибалта?). Ну, и фамилию назвал совершенно уже фашистскую! Инцидент окончился автоматной очередью – в тылу «смершовцы» патронов не экономили — и кратеньким рапортом–абзацем. Он–то и донес до благодарных потомков, — в частности, до племянника Вадима Владимировича и племянницы Еленгы Владимировны, а потом до нас с супругою, — подробности конца отпрыска семьи, о которой я узнал сперва до Лубянки от Бабушки, потом от Никулина в Бутырках, а многомного позднее — от Нины Оттовны Адлерберг, половины моей…

…В самом начале 1930 года Исаака Савельевича и Дину Ноевну Барановых дёрнули на Соловки. Они там выжили. В канун войны — уже в ссылке на Полярном Урале — Барановы усынови–ли двух немецких мальчиков: братьев Гуго и Иоахима (Окси) Эберле. Их отец Герхардт Штейншнейдер, специалист из Кёльна, приехал в 1936 году на работу в Чибьюнское отделение Ухтапечерлага в качестве нефтяника (тогда была это экспедиция Эммануэля Нобеле). Там был арестован. И погиб в 1936 году в одном из помянутых выше абдорских этапов. Мама мальчиков

Эмилия погибла там же и тогда же.

В начале 1941 года, — воистину, неисповедимы пути Господни! — чете Барановых выдали паспорта. И даже разрешили съездить в отпуск!.. Они решили посетить любимый Крым, где не были с 1913 года. Им необходимо было погреть их мальчиков–солнышек на солнышке крымском.

Война накрыла их…

В Евпатории украинские полицаи убили вместе с евреем Барановым польку Дину, и немецких мальчишек Окси и Гуго…

Почему мне так отвратительны — не печальны, нет, — именно отвратительны эти воспоминания, вызванные тенями пешковского ПКК? Потому что в свои 16 лет, лежа у нар этапной камеры, я многое из вышерассказанного уже знал. И все, что знал, так или иначе связано было с проклятым ПКК. Судьба Рацеров, судьба Барановых, судьба Булгакова, навещавшего часто Кузнецкий, 26. Судьба Адлербергов, наблюдаемых все с того же Кузнецкого, 26 сонмом провокаторов, по рассказам Барановых бабушке в том же 1941 году… И еще с другими тенями связано, которые выходили из этого проклятого учреждения.

Родственными или какими–то еще иными отношениями семья (отец) Михаила Булгакова была связана с семьей Сергея Николаевича Шевердина, тоже поминаемого выше. И Шевердин много сделал, чтобы облегчить (пусть только обезопасить) жизнь писателя. Впрочем, как и судьбы многих других литераторов того времени. Кроме того… Сергей Николаевич и его коллега и друг Федор Федорович Булычев — до февраля 1917 именитый сыщик, ученик Смолина и начальник уголовного розыска одной из волжских губерний, — в марте–апреле 1917 года провели действительно молниеносную операцию по изъятию из архива охранки картотеки ее агентов, которые в те месяцы звездно восходили на политическом горизонте постмонархической России. Одновременно они обнаружили и извлекли из недр полицейской документальной рутины и дела уголовного и даже сугубо фискального свойства — прямого и неопровержимого свидетельства бурной и даже подлейшей молодости этих же восходителей. Сопоставление картотек и дел вряд ли особо поразило Булычева и Шевердина. Заметим, что некий главный персонаж — один из объектов второстепенного тогда интереса двух друзей–криминалистов — с аналогичным поиском припоздал. И, было, кинулся искать своих более удачливых конкурентов. Искал примерно года до 1935–го. Да так ни с чем и остался.

Решено было: бумаги сгинули бесследно в революционном ералаше. Во всяком случае, Шевердин, следивший за поиском этого персонажа, был доволен состоянием, в котором он пребывал…

И какими же светочами на этом отвратительном фоне выглядят мой незабвенный Степаныч? мои Ирочка и Али?

Да и «четверговцы» Катерины Васильевны.

И друг родителей моих и Екатерины Васильевны супруг Карл Густав Маннергейм

Карл Густав Маннергейм…

…Вот ведь — и политик он, вынужденный маневрировать в ненадежном, точнее, в мерзопакостнейшем мире. И государственный деятель, постоянно искавший и всегда находивший выход из провоцируемых одну за другой врагами его народа казалось бы безвыходнейших ситуаций. И военачальник, побеждавший могущественных противников не только умением, но, верно, и изощренной прозорливостью, хитростью даже…

А Густав мой — Человек Чести! Более четверти столетия сражается он в неравном поединке с силами вселенского зла за независимость и достоинство своей маленькой крестьянской страны. Названный отважными насельниками и защитниками её Финляндским Вашингтоном, в ответ на эту трогательную любовь, Он, рафинированный, — во множестве поколений скандинавский немец, — именует и представляет себя только чухонцем. Чухною. Пусть финляндцем. Финном. И всегда был и оставался Их отважным рыцарем.

Он и есть рыцарь, каким виделись великим поэтам и бардам средневековья Народные Меченосцы той далёкой эпохи.

Был рыцарем в молодости, в русской армии, и остался им в собственной, финляндской.

И в частной жизни, — а такая была у него, — он рыцарь! Рыцарь бесстрашный! В жизни куда как не легкой, в жизни трагической, намертво схваченный за сердце…

…Только один эпизод. Только один:

…Начало 1924 года. Смерть главного упыря планеты. Пользуясь «счастливым случаем», вселенская большевистская нечисть бросается в Москву! Зачем? Да что бы опомниться от по–следнего — осенью прошедшего года — скандальнейшего поражения в Германии… И сговорясь вновь, ещё раз, — и снова за счет России и ценой ее народа, — попытаться поживиться вселенским разбоем и мором.

А Маннергейм, — в эти же часы и дни окололенинского столпотворения, паники и растерянности властей в Первопрестольной, — совершает свой немыслимо отчаянный, мальчишеский совершенно, подвиг. Впоследствии вписанный в анналы всех спец–служб и вошедший в учебники всех тайных полиций планеты…

И это — на 57–м году ТАКОЙ жизни — многожды раненый, покалеченный, тяжко больной мировой известности и уважаемый всеми государственный и военный деятель… Старик по возрасту и молодой человек по поступкам, он попытку делает увезти или похитить из Москвы любовь свою. Свою Катерину.

Лошадку…Всему миру известную балерину. Мать сына его. И, — совершив давно задуманное и выстраданное, — ответить наконец по–мужски на тягтяйшее обвинение–отчаянный вопль его: «Ты бросил мать в этой проклятой стране!».