Евгений Положий - Иловайск: рассказы о настоящих людях

— Думаю, если логично подойти, то минимально можно надеяться, что найдут, — размышлял вслух Станислав, одновременно пытаясь не дать впасть в полное отчаяние теще. — Но только минимально. Они же только сверху пройдутся: вдоль дорог, на дорогах, по селам. Там же еще обстрелы идут, как я понимаю? — Командир части закивал головой, подтверждая. — Ни по посадкам, ни в поля, где могут растяжки стоять, Красный Крест тоже не поедет. Тем более, могилы раскапывать... Но надежда все равно остается.

Мать смотрела на мужчин с отчаянием. Командир сверлил взглядом муху на стекле.

— Я вам номер телефона этой женщины, которая звонила, Татьяна, кажется, ее зовут, дам. Вряд ли, конечно, трубку возьмет, ну, а вдруг? — предложил на всякий случай, чтобы закончить разговор.

— Надо найти кого-нибудь там, в «дэнээре», — сказал Стас. — И попросить привезти.

— Кого найти? Сепаратистов? — удивился командир.

— Нет. Обычных граждан. Не все же там Путину присягнули. Поискать родственников или знакомых, которые живут на оккупированной территории, и за деньги попросить...

— У нас там нет родственников, — отозвалась Елена Николаевна. — Хотя, если поискать...

— Может, у кого-то из соседей есть?

С этой мыслью они ехали домой, перебирая в уме тех, кто мог бы иметь родственников на той стороне. Поспрашивали у соседей на улице, позвонили дальним родственникам в Крым, к вечеру поехали в соседнее село — там, по рассказам, жила семья, у которой род­ственники точно жили в Донецке. Постучали в калитку. Уже темнело, не самое лучшее время для визитов, но об этом Стас и Елена Николаевна думали меньше всего. Калитку открыл мужчина в майке и спортивных штанах. Объяснив, кто они и откуда, Елена Николаевна перешла к сути вопроса. Мужчина, сотрудник местной районной администрации, внимательно выслушал и, методично отгоняя от открытых плеч и шеи больших жирных комаров, спросил:

— И что вы хотите?

— Чтобы вы позвонили родственникам в Донецк и спросили, не согласятся ли они вернуть нам сына. Мы заплатим.

— Так они ж за «дэнээр», — шепотом сказал мужчина.

— Ну и что? У них же тоже дети есть. Может, смилостивятся.

Мужчина пожал плечами и пошел звонить. Вернулся скоро, не прошло и пары минут, качая отрицательно головой:

— Не, не хотят. Я и не подумал сразу: сестра моей жены там преподавателем в университете работает, а муж — бизнесмен. Не будут браться, неприятностей боятся.

Домой ехали понуро. Возвращаться ни с чем не хотелось.

— Должен же иметься выход! Не может быть, чтобы во всем районе ни у кого родственников на Донбассе не было! — Стас бил ладонями о руль и курил в окно. Пепел летел ему на рубашку и брюки, но он все равно, облокотившись, опустил окно машины до упора и судорожно глотал вместе с дымом холодный темный воздух.

— Родственники-то есть, но кто ж согласится на такое? Это ж не мешок сахара вывезти. Да и слышал же, что говорят? Боятся люди. — Елена Николаевна понимала, что их шансы равны нулю. — Десять тысяч предлагали. Не хотят. — В темноте салона, в черном траурном платке и темном платье, ее, маленькую, худощавую, вжавшуюся в кресло, сложно было бы и разглядеть, если бы ни блестевшие от слез глаза.

— Опасно там такими делами заниматься, да, — Стас напряженно думал. — В Косово точно так же во время войны трупами торговали, не говоря уже об органах. — Может, кого-то из российских родственников попросить? Давайте я своему дяде Антону в Ростов позвоню завтра, с утра только карточку куплю. Он нормальный мужик, наш.

Дома внук уже спал, а невестка с дочерью и мужем смотрели по телевизору российские новости. Там показывали какую-то жуть: около сорока-пятидесяти украинских военнопленных, многие раздеты до пояса, сидели на корточках посреди поля, а маленький мохнатый кавказец заставлял их прыгать и говорить: «Кто не скачет, тот москаль!» — измывался и обещал всех убить. В репортаже называлась очень большая цифра погибших и плененных под Иловайском украинских солдат — около тысячи человек, а потом «дэнээровцы» бравировали своими подвигами, рассказывая, как они убивали укропов. Смотреть это было совершенно невозможно, возникало ощущение приближающегося апокалипсиса, и Елена Николаевна, не говоря ни слова, щелкнула пультом и выключила телевизор. Отец не возражал — он смотрел новости только для того, чтобы чем-то заняться, отвлечься, но отвлечься не получалось, скорее, наоборот. Он взял сигареты и вышел на улицу. На крыльце тускло горел фонарь, вечера уже становились прохладными. Барсик жалобно смотрел из дырявой будки сквозь мелкий моросящий дождь на хозяина и тихонько сопел. «Заколочу я тебе крышу, заколочу! — равнодушно подумал отец. — Вот найдем Андрюху, похороним и...» Он едва сдержал комок, подступивший к горлу. Ему было особенно тяжело осознавать свое бессилие. Как вернуть сына домой?! Эта мысль, молнией пронзая сознание, приглушала даже боль от потери. Он курил у ворот с ощущением незаконченного события: будто его сын и убит, но как-то будто и не до конца, нет этой финальной точки — посмотреть на него последний раз, обнять. Пока этого не произойдет, и он, и мать все равно будут надеяться на то, что Андрей жив. Так устроены все родители в мире, с этим ничего не поделаешь, сколько бы свидетелей смерти ребенка не существовало. Вышла мать, стала рядом, облокотилась:

— Что будем делать, Толя?

— К переселенцам надо завтра ехать, в райцентр. Можно еще там попробовать...

С утра Стас сел за стол завтракать с перекошенным лицом. Нервно резал яичницу, попросил пятьдесят грамм.

— Нам ехать скоро, — не позволила Елена Николаевна. — Что случилось?

— Мир с ума сошел, мама! — Стас, обычно спокойный, рассудительный человек, офицер, побывавший во многих горячих точках мира в составе миротворческого контингента и умевший дер­жать себя в руках, выглядел не похожим сам на себя. — Я дяде Антону в Ростов сейчас позвонил: здравствуйте, говорю, дядя Антон! Как, спрашиваю, дети, как здоровье? Давно не виделись... А он такой: ничего, скоро наши танки в Киев зайдут — увидимся! Я подумал, что это он шутит так оригинально, говорю ему в тон, — подыгрываю: мол, да ладно, что нам делить? Крым отдайте обратно, и все нормально будет. А он как заорет на меня: Крым наш!!! Фашисты, «бандеровцы», мы вас всех там скоро перебьем! Я говорю: дядя Антон, меня, своего племянника, и моих детей — вы тоже перебьете? Вы же меня с детства знаете, как облупленного, ну, какой из меня фашист? А он: а ты с оружием против русских воевать пойдешь? А я говорю: я же солдат, я присягу давал, я должен свою землю защищать! А он: значит, и ты сдохнешь! Мама, этот человек меня на руках носил! Мы к нему в гости сколько раз ездили, он у нас бывал, столько лет семьями дружили. Что происходит?! Что изменилось? Я ему слова плохого не сказал, а он со мной, как с врагом народа говорит! Он же украинец, чистокровный хохол, козарлюга, вот такие усы у него! — Стас вилкой показал, какие у дяди Антона растут усы.