Евгений Положий - Иловайск: рассказы о настоящих людях

Над полем быстро стемнело, и пленные сбились в кучи, пытаясь как можно плотнее прижаться друг к другу, чтобы согреться. Это очень странное ощущение: смертельно хочется спать, но ты не можешь заснуть из-за дикого холода. Для многих тяжелораненых эта августовская ночь без медицинской помощи стала последней.

Утром, чтобы пленные хоть как-то могли утолить голод и жажду, россияне разрешили ходить на баштанное поле за арбузами, а потом даже поделились своими сухпайками — на семь человек приходился один сухпай, но и то хорошо. К этому моменту охранники и охраняемые уже свободно общались на все темы, вплоть до геополитики, и обсуждали вчерашний бой:

— Не знали, что и ожидать от вас! Вы на своих «жигулях» на танк перли! — говорил, раскуривая сигарету и удивляясь безбашенности украинцев, российский солдат Сармату.

Ночной холод сменился дневной жарой, такой же смертельной для тяжелораненых. Ближе к полудни приехали «дэнээровцы» и началась сортировка. Тем раненым, которые могли идти самостоятельно, и всем армейцам приказали построиться в колонны и следовать за бэтээром, а бойцам «Донбасса» скомандовали оставаться на месте. Когда колонна ушла, «дэнээровцы» встали веером, вскинув на изготовку автоматы, и перезарядились:

— Ну, что, нацики: кто не скачет, тот москаль? Прыгайте!

Российские десантники отошли за линию огня.

— Прыгайте, сейчас расстреляем!

— Прыгайте!

— Прыгайте!

— Прыгайте!

За пятнадцать минут «прыгалок» ни один боец «Донбасса» не подпрыгнул.

— Эй, запорожские есть? — спросил уважительно пожилой «дэнээровец», когда пленных начали грузить в машины для отправки в Донецк.

— Я, — откликнулся Жора.

— Какой район?

— Кичкас.

— Ха, и я оттуда! С апреля тут с автоматом бегаю!

— Куда нас сейчас?

— В Донецк, в СБУ на подвал. А там посмотрят, кого куда.

Оказалось, бывший афганец, решил вспомнить молодость и повоевать за СССР — «Новороссию». Кто мог подумать тогда, в Афганистане, в восьмидесятых годах прошлого века, когда валили душманов, что через тридцать с лишним лет, люди, воевавшие в одних подразделениях, будут стрелять друг в друга?

Колонну раненых из всех подразделений и пленных из 39-го и 40-го тербатов, 17-й танковой, 51-й и 93-й бригад, нескольких бойцов из полка спецназа привели на берег озера около села Осыково. Через час приехал транспорт Красного Креста — «газели», «таблетки», два «камаза».

— Четыре добровольца сюда! — послышался крик, и четверо бойцов поднялись и подошли к одному из «камазов». Одного из них Гром узнал — это был Руся из «Кривбасса», Гром его знал по случаю, когда в одну из ночей на блокпосту Руся со своим агээсом развернул около сорока бойцов одного из батальонов, которые хотели тайно покинуть Иловайск.

— Давайте, — сказал российский офицер, — берите этих «двухсотых» и перегружайте их в эту машину.

Как понял Гром, это были раненые, которые умерли за две ночи плена. В одеялах и плащ-палатках четверо добровольцев начали их сносить к грузовику. Руся запрыгнул на борт, и тут же его вывернуло — кузов до бортов был завален трупами. Тела были набросаны кучей, из которой торчали руки, ноги и головы, по дну тек трупный яд. Вонь стояла ужасная.

Раненых и пленных распределили по машинам, но места не хватало. На раненой ноге Грома лежало несколько человек, но он терпел, понимая, что других вариантов нет. Колонна несколько раз останавливалась — россияне передавали еще пленных и раненых, которых трамбовали в грузовики. На одной из таких остановок жестко контуженый Шаман увидел исполняющего обязанности комбата «Донбасса» Филина, который исчез со связи около Многополья, в самом начале «зеленого коридора», и, как посчитали бойцы, бросил батальон. Филин, особенно в сравнении с другими бойцами — грязными и окровавленными, — выглядел свежо, но почему-то был босым.

— Так вот ты, сука, где! — прорычал Шаман и кинулся на Филина, но не успел дотянуться — оттянули свои же.

— Мы выходили из окружения! Мы сражались! Мы попали в плен! Меня били! — Филин отпрянул в сторону и стал задирать рубаху. — Вот следы! — Но никто на него не смотрел, хотя кто знает — может, там и были синяки и он говорил правду, но бойцы знали другое: Филина в «коридоре» в Красносельском с ними не было.

Колонна двинулась в сторону Старобешево, где на блокпосту их остановили «дэнээровцы» и начали выяснять, кто они и куда следуют. После этого, уже традиционно, колонна заблудилась — неправильно повернули и въехали в Стылу. Пока в голове колонны выясняли, как правильно выехать на Волноваху, раненые попросили у местных воды:

— Каратели, чтоб вы сдохли! — услышали они в ответ на прось­бу. — Фашисты! Бандеровцы! — кричали им мужчины и женщины, старики и дети и грозили кулаками.

Бойцы ехали, ошеломленные — еще несколько дней назад здесь стояли армейские подразделения, и отношения с местным населением можно было назвать вполне лояльными. Эти люди врали? Или просто выслуживались перед новой властью? Тогда за что мы и за кого мы здесь воюем? За кого гибнут наши товарищи?

Гром вспомнил, как их сегодня провожали в Осыково и других близлежащих селах: люди просто стояли молча вдоль улиц и крестили уезжающую колонну, многие старушки плакали. Гром посмотрел на товарищей, которые понуро сидели и лежали в кузове: если бы они могли, то сейчас бы тоже заплакали, настолько досадной была для них эта картина в Стыле, которая поразила их в самое солдатское сердце.

Мелкая зыбь вставала на дыбы и превращалась в цунами, со всей своей девятибалльной силой нанося с пугающей монотонностью удары по обеим полушариям мозга. Грэг содрогался под этими ударами, пытался увернуться, но все усилия были тщетны — боль спряталась где-то в океанской глубине.

«Если это океан, то Ледовитый», — подумал Грэг, его знобило даже под одеялом. Резко захотелось в туалет, он попробовал поднять руки, чтобы снять с глаз повязку, но почувствовал, как плотно привязан бинтами к носилкам. Одеяло было влажным и пахло кровью и гноем. Он вспомнил ночной разговор санитаров:

— Какого хера им выдали одеяла? Наши мерзнут, а им одеяла дали?

— Да ладно, не трогай! Это наших «двухсотых» одеяла.

Когда это было? Какой ночью?

Подобрав в поле, россияне уложили его на бэху и отвезли в район Старобешево, к другим раненым. Грэг находился под воздействием обезболивающего и хотел одного — пить. Россияне давали раненым воду и даже сигареты тем, кто хотел и мог курить. Утолив жажду, Грэг сидел на бэхе и ждал, когда его распределят к какой-нибудь группе пленных. Солнце припекало невыносимо, и сидеть на раскаленном металле было не очень удобно, его подташнивало, и, не выдержав, он попытался слезть на землю и лечь в тень за машину, но тут же его вернули на место. Вечером начался обстрел. Сидя на броне, он смотрел, как прячутся российские солдаты от «градов», которые от души им наваливала украинская реактивная артиллерия. Снаряды падали чуть дальше, за холм, где сразу же занялся пожар и начался громко взрываться боекомплект, и если бы не раненая нога, то в этот момент Грэг мог бы встать и спокойно уйти — российским солдатам было явно не до пленного. Но с ногой каждый час становилось все хуже. Время от времени, если цунами долго не било по мозгам, он закрывал глаза, проверяя, на месте ли белый прямоугольник. Удостоверившись, что тот никуда не делся, он пытался держать себя в тонусе и следить за тем, что происходит вокруг. Он помнил большие серые и невероятно грустные глаза фельдшера, который делал ему перевязку, — то ли местного «дэнээровца», то ли россиянина, он не разобрал, — фельд­шер выдал раненым одеяла и дал возможность поспать. Начали привозить еще пленных и раненых — несколько человек из «Днепра-1» и «Миротворца» — все покоцанные, в крови и копоти, по­следним привели танкиста Васю с напарником, которые в посадке сразу после ранения подтаскивали Грэга к Волыни. Вася сказал, что Волынь тоже попал в плен. Грэг очень сильно расстроился, до боли в животе, закрыл глаза — и со страхом обнаружил, что белый прямоугольник исчез. Он открыл глаза и снова резко закрыл — белый прямоугольник с контуром негатива не возвращался, еще раз — никаких изменений. Грэг запаниковал и мгновенно покрылся мелкими капельками пота. «Зачем мне этот прямоугольник? — думал он. — Почему я за него так держусь? Наверное, это галлюцинации, из-за действия обезболивающего...»