Луиза Кент - Они шли с Васко да Гама

запел он, перебирая струны. Жоан аккомпанировал песенке на гитаре. Солнце садилось за холмами на западе. Синее и зеленое пламя лизало куски выловленного дерева. Моряки начали петь и плясать, топая ногами по мокрому песку. Мальчики, сидя поодаль от костра, на камне, играли им все, что знали. Наконец, матросы устали и расселись кучками вокруг костров.

Жоан все еще перебирал гитарные струны. Он тихо беседовал с Шоном, нараспев, так что людям у костров казалось, что он еще поет, но звуки струн нужны были лишь для того, чтобы заглушить слова.

— Знаешь, мы отплываем завтра, — говорил Жоан (дзинь, дзинь, бум). — Это, может быть, наш последний разговор. Мне не нравятся новые члены нашей команды с сожженного корабля. — Дзинь, дзинь, дзинь. — А как у вас?

Шон ответил, пробегая пальцами по струнам арфы:

— Велозо, храбрый Велозо, смотрит мрачно и шепчется по темным уголкам с новыми людьми. — Арфа звучала, как струйки, бегущие по гладким камешкам. — Ты говорил уже со своим братом? Что он говорит?

— Мой брат думает, что я глуп. Так же глуп, как вот эти птицы, что кричат, как ослы, и не умеют летать. Он посоветовал мне, быть хорошим мальчиком и лучше чистить серебряные кубки капитана. — С минуту он играл молча, потом продолжил: — Он знает, что люди боялись, пока мы огибали Мыс, но говорит (дзинь, дзинь, дзинь), что теперь, когда они видят, что этот мыс похож на всякий другой, они опять повеселеют. Другие капитаны думают то же.

— Люди не посмеют восстать на одном корабле, пока не будут знать, что остальные им помогут, — песней ответил Шон. — Пушки с другого корабля всегда смогут побить их. Они захотят придумать какой-нибудь сигнал. Они могут придумывать его и сейчас. Погляди на д’Аленкера у костра. Он что-то замышляет. Они могут подать сигнал фонарями и восстать все сразу. Но у нас с тобой есть лучший путь. Если начнется смута, сыграй мне вот это.

Он перешел на песенку «Диармид был изменник», и Жоан присоединился к нему на гитаре.

— Чтобы показать, что я понял, я сыграю «Белую розу», — прибавил он и перешел на нее, напевая строфу, сложенную в то утро, когда он заметил полуобгоревший голубой репейник на окне у Рахиль.

Жоан кивнул и подхватил мелодию.

тихо пропел он.

— Эти люди слишком умны, чтобы говорить при нас, — ответил Шон, наигрывая на арфе.

Тут в его мелодию ворвался звук трубы. Это был сигнал уходить с берега на ночь.

— Каждую ночь перед сном, если все спокойно, я буду играть вот это, — сказал Шон. Напевая, он пошел к берегу, и струны нежно зазвучали под его длинными пальцами.

— Деннис говорит, что это верно, — заметил Шон. — Он всегда пел в Сетубальской тюрьме, и это помогало ему надеяться.

Мальчики подошли уже к костру. Один из матросов сдвинул горящие головни потеснее. В темноту полетели искры. Огонь ярко вспыхнул, на миг осветив рыжие волосы Шона и тусклое золото арфы:

— Идите, соловьи! — крикнул голос из темноты. Мальчики побежали к своим лодкам.

— Помни, Диармид! — крикнул Шон. — Белая роза!

— Кто это Диармид? — спросил Перо Эсколяр, штурман с «Беррио», когда Шон вскарабкался в лодку.

— Человек, которого один мой прадед знавал когда-то в Ирландии, — ответил Шон небрежно.

Велозо и д’Аленкер, штурман с «Сан-Габриэля», все еще беседовали на берегу, поодаль. С ними был и третий, бывший матрос на корабле-складе, переведенный теперь на «Сан-Рафаэль». Они шли медленно, но побежали, когда воздух прорезал свисток боцмана. Люди прыгали в свои лодки. Заскрипел гравий. Весла заплескались в тихой воде. Корабельные фонари казались цветными звездами во мраке. Костер на берегу умирал в слабом оранжевом сиянии. Откуда-то из-за холмов доносились звуки туземной дудки. Лиссабон был очень далеко.

На следующий день, перед отплытием корабля, Шон повидался с Деннисом и сообщил ему, что говорил Жоан о недовольстве на «Сан-Габриэле» и о своем опасении, что все три команды могут возмутиться. Деннис не заметил на «Сан-Рафаэле» ничего подозрительного. Он сказал, что матросы боялись, пока огибали Мыс, но что теперь все в порядке. Он посмеялся над мыслью Шона сигнализировать звуками арфы, но обещал прислушиваться к ним.

— Передай сеньору Пауло, что я рассказал тебе. Хорошо, Деннис? — попросил Шон.

— Нет, пока не увижу подтверждения твоим словам. Я не хочу болтать о пустяках.

Они сидели за столом в каюте «Сан-Рафаэля». Деннис начал рисовать пингвинов.

— Правда, похожи? Эти птицы, что кричат по ослиному и не умеют летать? — спросил он.

— Отчасти, — ответил Шон. — Слушай, Деннис! Положи перо. Знаешь ли ты человека по имени Педро Диас?

— Да. Он из тех, кто вышел из Лиссабонской тюрьмы.

— Преступник, значит?

— Такой же, как и я! Я тоже был в тюрьме, как тебе известно. Что насчет него?

— Только то, что я видел, как он говорил с Велозо и с д’Аленкером прошлой ночью. Жоан думает, что они замышляют что-то.

— Хорошее воображение у вас обоих! — произнес Деннис. — Хорошо, я буду держать глаза открытыми. Это не повредит, я думаю.

— Я бы хотел остаться с тобой, Деннис.

— С сеньором Пауло, ты хочешь сказать? Ну, конечно, это лучший из кораблей, несомненно.

— «Беррио» может обогнать его, — возразил Шон.

— Посмотрим, кто будет первым в устье Taro, — заметил Деннис. — Считается только конец гонки.

Как ходит «Беррио», Деннису удалось увидеть в то же утро. Его каюта потребовалась для одного из офицеров с корабля-склада, и Адмирал велел Деннису перейти на «Беррио».

Вскоре после беседы с Шоном, Деннис, его сундук с книгами и бумагами, его перья, краски, кисти и связка платья, — все это прибыло на борт Николая Коэльо. К тому времени, как паруса были подняты, Деннис уже работал за столом в своей новой каюте.

Он еще писал, когда вошел Шон, чтобы накрыть стол для капитанского обеда.

— Говорил ты с капитаном Пауло? — спросил Шон, начищая серебряный кубок Николая Коэльо.

— Нет, — ответил Деннис, сердито сверкнув своими зелеными глазами. — Как бы я мог успеть, когда Адмирал ввалился и заорал: «О’Коннор, забирайте свои вещи и на «Беррио», сейчас же! Ваша каюта нужна для Гонзало Нуньеса»? Я едва-едва успел уложиться, а не то, чтобы болтать о чепухе. Я потерял на этом перо, которое очинил так, что оно провело бы черту не толще твоей ресницы. Если будет бунт, то в нем буду участвовать и я!

Шон раскладывал по столу деревянные дощечки для хлеба.