Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга третья.

— Андрейка, ты мой внучок? — положила Гавриловна ладонь на белокурый ком.

— Твой, бабаня, — охотно ответил Андрейка.

— А ты меня дюже любишь?

— Дюжей некуда.

У Гавриловны задрожали на ресницах слезы. Она прижала мальчишечью голову к своим губам, крепко поцеловала в льняную макушку.

— Ну и то ладно, — вздохнула она облегченно и высморкалась в смятую простыню. — Ить не зря в народе говорится, чей бы бычок не попрыгал, а телятка наша.

В сенцах скрипнула дверь.

— С кем это вы, мамака, гутарите? — вошла в горницу Ольга, на ходу освобождая замотанную платком голову. Свекровь скосила глаза на вошедшую: хороша по–прежнему чертовка — и статна, и подвижна, и лицом привлекательна.

— Да вот с Андрейкой о семейных делах толкуем, — отозвалась свекровь на невесткин вопрос.

— О каких таких семейных? — остановилась Ольга у изголовья больной свекрови. Та промолчала. Потом искоса наблюдала, как молодая женщина оправляла постель, невольно любуясь энергичными движениями ее загорелых рук.

— Зачем властя вызывали? — спросила в свою очередь.

— А… — махнула рукой сноха. — Дмыховская из охмадета приезжала, новую инструкцию привезла.

— Чего? — не поняла Гавриловна.

— Ну эту… бумагу, в общем, из району по женсовету. А ты чего в хате сидишь, бабкин внук? — обратилась Ольга к сыну.

— А бабкин ли? — не удержалась Гавриловна от давно наболевшего вопроса.

Ольга внимательно посмотрела на свекровь, чувствуя при этом, как лицо начинает гореть от прихлынувшей крови.

— О чем это вы, мамака? — спросила дрогнувшим голосом.

Свекровь еще некоторое время помолчала, словно собираясь с мыслями или духом.

— Принеси–ка водицы испить, — попросила она, все еще оттягивая начало разговора.

Ольга сходила во времянку, принесла в кружке воды. Когда больная напилась, невестка отдала кружку сыну, велела отнести ее на кухню.

— Что я хочу спросить у тебя, Ольга, — заговорила старая казачка, когда захлопнулась за внуком дверь. — Этот, который начальник из Моздоку, что к нам приходил насчет Кузьмы… он вместе с тобой воевал?

— Степан? — не зная зачем, уточнила Ольга. — Ну да… он у нас был командиром сотни.

— А ты кем у него была?

Ольга прикусила нижнюю губу.

— Ну зачем вы, мамака?.. Лезете в душу в чириках, они ить у вас в навозе, — проговорила задрожавшим от негодования голосом.

— Я не в обиду, — нахмурилась свекровь. — И ты не выставляй допреж времени роги — меня бодать уж не к чему, сама скоро окачурюсь. Просто хотится мне перед смертью узнать всю правду, чтоб пойти на суд божий с легкой душой. Можешь ты это понять али нет?

Ольга кивнула головой.

— Скажи мне, — продолжала Гавриловна, с надеждой и затаенной мольбой глядя в синие Ольгины глаза, — Андрейка до сроку родимшись?

Ольга шевельнула краем губ и не отводя своих глаз от глаз свекрови, ответила с безжалостной прямотой:

— Нет, мамака, доношенный он.

— Стало быть… — Гавриловна не договорила, поджала блеклые губы.

— Ага, — кивнула Ольга, подтверждая не высказанное до конца свекровью.

Гавриловна тяжело вздохнула и уже другим, более спокойным голосом попросила:

— Ну ты хучь Кузьме не признавайся, а то он и без того на него зверем глядит.

После некоторого раздумья добавила:

— А насчет меня не сумлевайся, я ему по–прежнему родная бабка, слышишь?

— Слышу, — ответила Ольга, невольно потупив голову перед мудростью и благородством этой простой неграмотной женщины.

Весь остаток дня Ольга провела под впечатлением состоявшегося разговора. Чистила ли она навоз в хлеву, поливала ли помидоры в огороде, доила ли на выгоне корову, постоянно мысли ее сходились на свекрови, которую никогда не любила и перед которой была так виновата. За мужа, за свекра, за сына, за всю свою непутевую, трижды неудавшуюся жизнь. Подмывало бросить работу, пойти в горницу к больной, стать перед ней на колени и в слезах просить прощения. Она уже хотела захлопнуть крышку ларя в амбаре, из которого набивала муку, чтобы испечь пироги с капустой, которые очень любил Андрейка, но раздался во дворе чей–то грубый голос.

— Эй, хозяева! — снова раздалось во дворе, и выглянувшая из амбара Ольга увидела коренастого, средних лет мужчину в полувоенной одежде, который, расставив ноги циркулем, стоял возле времянки в позе если не атамана отдела, то по крайней мере полицейского пристава. От представителей прежней, канувшей в вечность власти его отличала лишь звездочка на фуражке да неестественность, с какою он старался изобразить из себя важное и строгое начальство. За спиной у него стояло двое менее внушительных по виду товарищей.

— Ну, я хозяйка, — вышла из амбара Ольга. — А вы кто такие будете?

Незнакомец еще выше задрал лоснящийся от сытости и жары подбородок, оглядел не очень–то смутившуюся от его прихода казачку.

— Я председатель райхлебтройки, — представился он. — Уполномочен изъять у вас, гражданка, хлебные излишки.

У Ольги вытянулось лицо.

— Какие еще излишки? — спросила она как можно спокойнее. — Продналог мы уже выполнили, никаких задолжностев у нас нет.

— Ну это мы еще поглядим, — сказал председатель райхлебтройки, оттопыривая нижнюю губу, что должно было означать полное пренебрежение к ответу хозяйки дома. — Где у вас закрома находятся?

У Ольги от такого бесцеремонного обращения зачастило в груди сердце, но она еще сдерживала себя от вспышки.

— Вы в закрома энти, кажись, ничего не сыпали, — ответила она по возможности спокойно, но крылья носа у нее стали вздрагивать.

— Зато мы из них, кажись, высыпем, — передразнил хозяйку председатель райхлебтройки и направился к амбару. За ним потянулись и его помощники. Однако Ольга решительно преградила им путь, став к двери спиной и выставив вперед бурно вздымающуюся под кофтой грудь.

— Та–к… — протянуло районное начальство. — Значит, сопротивление оказываешь представителю Советской власти, кулацкая твоя душа? Старое взыграло? Казачья вольница? Не будет ее вам больше. Баста!

— Уйди! — полыхнула в него пламенем расширенных от ненависти очей Ольга.

— Уйду, когда заберу хлеб — по полтора рубля за пуд пшеницы и полтинник за пуд ржи. Поляков, неси мешки, — распорядился председатель райхлебтройки. Один из помощников послушно направился к воротам, за которыми слышалось лошадиное пофыркивание.

— Я тебе, свинячье твое рыло, — процедила Ольга сквозь стиснутые зубы, — и за три рубля не продам свово хлеба. Убирайся отседа, пока добром прошу.

— Ха–ха! Испугала, аж коленки дрожат, — скосоротился председатель райхлебтройки. — Ишь глазья выпучила. Подожди, мы вам еще не так узлы затянем, казатва терская. Это только цветики, а ягодки — впереди. Будете ходить как шелковые. Ивакин, отведи саботажницу в сторонку.