Галина Колесник - Твердь. Альтернативный взгляд на историю средних веков

«Жизнь Ребёнка была оплачена ценой Жизни Отца Юного Рыцаря».

«И штандарты были приспущены»…

«И Сын встал во главе отряда. И вернувшись из похода, домой, – приютил у себя в Замке спасённого Малыша. А так как ребёнок не знал своего имени, – рыцарь нарёк его Альбертом»…

«Тридцать лет минуло с тех пор. Время минуло. Память осталась!»

Альберт помолчал, и, поднимаясь, закончил, – «А ты говоришь: ЧЕМ!?»

…………………………………………………………………………………………..

Эрвин сидел, недвижим, бессильно уронив на колени руки, и только плечи его вздымались, выказывая внутреннее напряжение…

«Вот, как?» – отозвался он, наконец, глухо, и Альберт уловил в его голосе странную, болезненную усмешку, – «Оказывается, ты прекрасно осведомлён, Малыш?!»

«Я рос в этом Замке», – Альберт старался говорить, как можно ровнее и мягче, – «Все эти годы, совершенно уверенный в том, что обязан своему Спасению, – Отцу юного рыцаря. Хотя», – он остановился, как бы раздумывая, и закончил, – «Хотя доля Правды в этом, несомненно, есть; Смерть Карла, – Жизнь Альберта!»

«Так кто же рассказал тебе!» – голос Эрвина уже звенел отчаянием. И холодный рассветный луч падал отвесно! И лицо пылало!

«Правду?» – тихо молвил Альберт, предупреждая конец фразы.

«Кто!?» – Эрвин нетерпеливо вернул его к началу.

«Мишель Ле Гранж!» – значительно улыбаясь, ответил Альберт, – «Твой Оруженосец!»

«Мишель?!» – изумлённо переспросил Эрвин, и в тот же миг тьма растаяла в его глазах…

И снова пела труба!

И взлетали к плечу арбалеты!

И звенели клинки!

И Юный Рыцарь в Огненных Доспехах, – был сам Огонь!

И горячий вороной танцевал в Бушующем Пламени, – попирая Смерть!

И всходило Солнце!

И падала Луна…

И спасённый малыш бежал ему навстречу, и топот его башмачков будил спящий Замок!

А малыш кричал звонко и весело, – «Эрвин! Эрвин!»

И просыпались последние!

И Эрвин, лукаво улыбаясь, восклицал неизменное, – «Ап!», – и, подхватывая его на руки, подбрасывал так высоко, что захватывало дух!

А потом они вместе скакали по полям, лазали по деревьям, стреляли из арбалета, и купались в спокойной Зале…

А вечером малыш, путаясь в ночной рубашке, прокрадывался к Эрвину в спальню, и безнаказанно забираясь к нему в кровать, требовал новую сказку…

А с восходом солнца вновь скрипел подъёмник, – и опускался мост, и стук лошадиных копыт возвещал о том, что приехал Мишель!

И горбоносый, ясноглазый красавец-франк, звеня шпорами, уже шёл по коридору, а малыш Альберт, спрятавшись в нише, как всегда чутко сторожил его шаги, и, выскакивая внезапно из-за угла, кричал оглушительно, – «Пиф! Паф!»

И Мишель, как всегда охнув, хватался за сердце. И как всегда, падал замертво!

…Но походы закончились. Штандарты были свёрнуты. И Мишель вернулся на родину…

А когда осенний дождь застучал в окно, – Эрвин затосковал, а вместе с ним затосковал и малыш Альберт…

И вот теперь!

«Мишель! Мишель!» – смеялся Эрвин, возбуждённо запустив в волосы пальцы, и вдруг замолкал, и взглядом уносился далеко, далеко…

«Да где же ты его видел!» – вскрикивал он снова, и возвращался взглядом к Альберту, – «Где!? Когда!?»

«В Ницце, на пристани», – растерянно отозвался Альберт, – «Ты тогда отплывал с Говардом в Египет, и я провожал вас».

«Так это когда было!?» – разом меняясь в лице, рявкнул Эрвин, – «Двенадцать лет тому назад!»

Альберт сокрушённо вздохнул и отступил на шаг.

«Так, так», – мстительно прищурившись на друга, процедил Эрвин, – «Значит, все эти годы ты знал!?»

Альберт осторожно скосил на барона глаза.

«Каков, а!?» – подытожил Эрвин, – «Знал! И молчал!»

Покаянный взгляд Альберта был настолько откровенен, настолько ясен и непорочен, что барону на миг почудились ангельские хора, и безмятежный шелест крыл…

«Агнец Небесный», – чутко прислушиваясь к себе, пробормотал Эрвин. И поманив друга пальцем, лукаво шепнул, – «Заберу крылья!» Но, заметив, что Альберт опять сник, дарственно махнул рукой, – «Всё! Прощён! Прощён!»

Альберт облегчённо вздохнул и опустился в кресло.

«Мы не спали с тобой ночь», – заговорил Эрвин, потирая утомлённые веки, – «Но лучше пожертвовать одной Ночью, – чем проспать Следующий Рассвет!»

Альберт молчал, прикрыв глаза, словно что-то обдумывая.

«Странные вещи творятся в нашем Замке», – продолжал устало Эрвин, – «Младший брат готовит старшему, – Плаху! По коридорам безнаказанно шныряют шпики. Тайный ход стал достоянием каких-то проходимцев. Светлую память о моей Матери, и Любимой вынесут на всеобщий Суд, и каждая тварь будет считать своим долгом, вытереть о них ноги! А имя Величайшего, имя Неприкасаемого, – будет произноситься всуе!» – Эрвин отсчитывая фразы, гневно загибал пальцы, и когда они сжались в кулак, – ахнул «взрыв»!

Кресло загудело от удара!

Альберт вздрогнул и открыл глаза.

«Не будет!» – спокойно и твёрдо заключил Эрвин, – «Не будет!»

Чеканный, смуглый профиль барона разгорался грозовым пламенем. Глаза метали молнии. Чуткий Альберт «прикипел» взглядом к Эрвину.

Эрвин скользнул с кресла, и Альберт замер…

«ВЕЛИЧАЙШИЙ!» – прошептал Эрвин, и колени его коснулись пола, и голова склонилась к Огню…

«ВЕЛИЧАЙШИЙ!» – повторил он вновь, и его голос, – молодой и звонкий взвился к самому потолку.

«МОЙ ОТЕЦ!» – в третий раз воззвал СЫН, – «Вспомни обо мне!»

Открытая ладонь коснулась лба, и упала в Сердце…

Тишина дрогнула, и в тот же миг раздался хлопок!

Створки окна разлетелись!

Цветное венецианское стекло зазвенело, и обрушилось вниз драгоценным, искрящимся водопадом!

Солнце восстало и хлынуло в комнату! И ворвавшийся вослед ему ветер довершил начатое!

В камине, будто что-то вздохнуло, – раз, другой…

И разбуженный Огонь загудел гневно и весело!

И Пламя взметнулось над прогоревшими дровами!

Насмерть перепуганный Альберт отлетел вместе с креслом к самой двери…

…И в тот же миг Вдохновенный Пракситель воссоздал из пульсирующей огненной плоти, – божественный лик Великого Египетского Жреца!

…И губы его разжались.

…И голос был тишайший.

И Голос сказал, – «УСЛЫШАНО!»

…Чёрная, безмолвная река коридора, уплывая, терялась во мраке. Остывали настенные канделябры. Огонь засыпал. И бронза темнела…

Тишина нашёптывала нечто бредовое и лёгкое… И голова кружилась… Тсс…

Но нет!

Высоко под потолком, и ещё выше, – над каменной кладкой последнего этажа родился первый утренний звук! И было в нём что-то глубокое и протяжное, – сравнимое, разве, что, со стоном, – и стоном на выдохе! Затем последовал шорох, – и всё смолкло… Но внезапно, опять уже заскрипело, занедужилось, – и ухнуло гулко, как оборвалось: дверь закрыли! Шорох возобновился, и быстро стал удаляться…