Галина Колесник - Твердь. Альтернативный взгляд на историю средних веков

Эрвин, уже было, открыл рот, чтобы отчитать друга за поздний визит, но передумал, рассмеялся и безнадёжно махнул рукой.

«И вот ещё что», – продолжал, как ни в чём не бывало Альберт, не обращая внимания на «манипуляции» Хепберна, – «Ты оставляешь двери открытыми!» И он, ударяя ребром ладони по железной обшивке, назидательно повторил, – «Двери надо запирать!» И запер…

«Молодой человек!» – отвечал, смеясь Эрвин, – «Лет, так через тридцать ты превратишься в вечно недовольного, брюзжащего и ворчливого старикашку, зануду и надоеду, и никому от тебя житья не будет!»

«Ну, ты, во всяком случае, этого не увидишь», – парировал Альберт.

«И не надейся!» – откладывая справочник, насмешничал Эрвин, – «Я всегда буду рядом».

«Умерь свою самонадеянность, барон Хепберн!» – беззлобно осадил его «молодой человек» и, пододвигая кресло к камину, негромко заметил, – «Она для тебя, пока, непозволительная роскошь».

«Малыш Альберт! Малыш-философ!» – распечатывая узкогорлый кувшин, Эрвин устало опустился в кресло напротив и, уже наливая себе и другу полные чаши густого, кроваво-красного вина, тихо молвил, – «Ох, как я люблю, когда ты начинаешь говорить загадками…»

Альберт, таинственно улыбаясь, наклонился к чаше, но тут взгляд его скользнул по сорванной печати и остановился, заинтригованный нездешней вязью причудливых иероглифов.

«С Анжуйских виноградников?» – не то, утверждая, не то, вопрошая, пробормотал он.

«Анжу? Нет!» – Эрвин оскорблённо фыркнул.

«Марцелио Прето!» – любуясь игрой вина и огня, и выказывая в этом полную осведомлённость, ответствовал знаток, – «Сицилийское!»

«Великолепно!» – шепнул Альберт и усмехнулся. Глаза его внезапно сузились, и лицо словно окаменело, – «Тогда за упокой!»

Он поднял чашу и пригубил Жизнь…

Рука Эрвина дрогнула, вино тяжело плеснулось через край, и, темнея, устремилось по пальцам к запястью.

«Кровь! Кровь!» – вскрикнул Альберт, вскакивая.

Кресло отлетело!

Тишина взорвалась за его спиной!

И Тень Альберта сломалась…

«Альберт!» – рявкнул барон, отклоняясь, – «Ты в своём уме!»

Альберт споткнулся и, словно налетев на невидимую преграду, рухнул головой в колени изумлённого Эрвина.

«Малыш! Малыш!» – барон ошеломлённо наклонился к другу, но тот вдруг вскинулся, и Эрвин похолодел…

Волна Освобождённого Безумия окатила Эрвина с головы до ног, и причиной тому была БОЛЬ, и БОЛЬ рвалась наружу из самых недр души «каменного» Альберта, и БОЛЬ была его стервятником, и БОЛЬ рвала его на части!

«ЖИВИ! ЖИВИ!» – хрипел безумец, в горячечном молении вскидывая руку ко лбу.

«ЖИВИ!» – исступлённо кричал он вновь в лицо Эрвину… И плечи его опадали.

«ЖИВИ!» – заклиная, бормотал больной уже едва слышно. И слабел. И угасал…

«Imperitum futum, – один к трём», – мысль моментально выдала рецепт, и Эрвин, следуя ей, уже скользил взглядом по стройному ряду пузырьков на самшите, пока не нашёл нужный.

…Приступ отступал. Альберт, изредка вздрагивая, всё ещё лежал головой на коленях барона. Эрвин осторожно подняв друга за плечи, усадил его обратно в кресло.

Чаши весов качнулись. Лекарь прищурился и пересыпал порошок в мензурку. Вода окрасилась в небесно-голубой, и Эрвин обернулся к другу.

Затихший Альберт, склонив к плечу голову, смотрел на огонь…

«КАК ЭТО назвать?» – думал Эрвин, боясь пошевелиться, – «Как ЭТО назвать? Верность? Преданность? Как ЭТО назвать? Дружба? Любовь? И возможно ли ЭТО вообще выразить словами?»

«Нет! Нет! Нет!» – отвечал он уже сам себе, – «Невозможно Поверхностным постичь Глубину! Эфемерным, легковесным Словом? – НЕТ! – Чувства облечены Формой и суть Формы, – ГЛУБИНА! Созидающая Сила Творца направлена Извне – во Внутрь. Противодействующая – поднимается из самых глубин, выплёскиваясь во Вне. И если нарушен Порядок и Очерёдность: Столкновение неизбежно! Взрыв – неминуем! Но, – ЧЕЛОВЕК?! Ах, Альберт! Альберт!»

Эрвин помотал головой, опускаясь с заоблачных высей на землю, и вздохнул…

Альберт, отвернувшись от огня, смотрел на него. Смотрел растерянно и виновато, пытаясь улыбнуться.

Послушно выпил снадобье, помолчал и, нерешительно подняв на Эрвина тёмные, цвета можжевеловой настойки, осмысленные глаза, прошептал: «Прости, Эрвин, что-то накатило, сам не пойму…»

Эрвин склонился над ним и вдруг заговорил тихо и печально: «Небо взрывается грозой. Ураган сметает всё живое. Цунами оставляет затопленными города. И Вулканическая Лава опять и опять сжигает Помпею. …И ничто ни у кого не просит прощения! …И вообще…»

«Но, я!» – вспыхнул Альберт, уязвлённый этим сравнением.

«И вообще!» – Эрвин был неумолим, – «Грядёт Полнолуние!»

«Ты думаешь, Оно попросит у тебя прощение за ЭТО?!» – Эрвин эффектно постучал себя по лбу.

Альберт рассмеялся, и Эрвин, придвинув кресло поближе к другу, заговорщески шепнул: «Ну что, поговорим?»

Альберт, не ожидавший такого поворота, растерянно молчал.

«Хорошо!» – невозмутимо изрек Эрвин, – «Если ты проглотил язык, то я, пожалуй, начну сам». Альберт неопределённо пожал плечами, и Эрвин продолжил, – «Полы твоего плаща замараны илом, – стало быть, ты был у реки?!»

Альберт вздохнул.

«Ночью, у реки?!»

Альберт снова вздохнул и опустил глаза.

«Ты не поэт, стихов не пишешь, любовью не томим», – мурлыкал Эрвин, – Что же ты делал ночью у реки?»

Альберт вздрогнул и поднял на Эрвина молящий взгляд.

Эрвин понимающе замолчал и, пытливо всматриваясь в лицо друга, тихо попросил: «Альберт, малыш, расскажи мне всё сам».

Светало, когда Альберт закончил говорить…

«Всё…» – прошептал барон, откидываясь в кресле. Альберт не понял, но кивнул.

«Всё», – продолжал Эрвин, и голос его был больным, – «Всё золото мира не оплатит твою Верность, малыш. Твою Верность и Преданность. Чем же я, несчастный, заслужил эту…», – Эрвин запнулся на следующем слове, и, не высказав его, безнадёжно умолк.

«Чем?» – глухо переспросил Альберт, и лицо его потемнело…

…………………………………………………………………………………………..

Занимался рассвет. Камин догорал. И Альберт, вспоминая, говорил негромко, и бережно ощупывая каждое слово, перед тем, как высказать, – «Сколько буду жить, буду помнить;

«Свою маленькую деревушку, сожжённую дотла галлемандийцами, – в Кровавом Марше Безумного Фридриха…»

«Змея и Крест на штандартах отряда Хепберна».

«И сражение на подступах к деревне».

«И Юного Рыцаря, ворвавшегося первым в это Огненное Месиво».

«И его Дерзость и Бесстрашие».

«И орущего малыша, буквально выхваченного им из пламени».

«И кровлю хижины, рухнувшую мгновение спустя».

«И в то же самое мгновение, пронзённого вражеской стрелой, – славного барона, Карла фон Хепберна».