Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Часть первая. Том первый

– Подождем, даст Бог, забудет она про Матвея, – утешил Михайло жену.

Потопив воск, вдоволь посмеявшись над диковинными его очертаниями в чаше с водой, девицы новое гадание затеяли. Взяли доску, по краям положили кусочек каравая, глину печную, уголек и кольцо. Доску прикрыли платом. Взявшись за углы, девицы трясли ее, напевая:

– Уж я жировку хороню ко святому вечеру, к святому васильевскому. Жировка маленька, окошка велики, косящатые, решещатые, не могла блоха скочить, коза скочила, рога увезила, хвост заломила. Вы берите свой уголок!

Приподняли плат, Марья разжала пальцы. На ладони лежал черный осколок угля. Девушка отбросила его, не обращая внимание на перешептывание подруг.

– К смерти это, Марьюшка… – Анна Захарьина проворно наступила каблуком башмачка на уголь, только крошки разлетелись по полу.

– Все в руке Божьей… – хмыкнула боярышня Воронцова.

Когда Прасковья Воронцова вошла в светелку, все уже было прибрано. Девицы чинно сидели на лавках вокруг стола, углубившись в вышивание.

– Что ж ты, Марьюшка, подружек не угощаешь… – захлопотала мать: «Орехов, али пряников не хотите, девицы? Сейчас ряженые придут, с ними и не погощуешь как следует».

– Ряженые? – встрепенулась девушка. Толкнув локтем соседку, Анна Захарьина зашептала: «Глянь, как раскраснелась-то Марья. Видно, недаром слухи ходят».

Из-за ворот усадьбы послышалась залихватская песня:

Проворно накинув шубки, повязав головы платками, девушки порскнули на двор. Ворота с усилием открылись. Толпа ряженых, в масках, вывернутых наизнанку тулупах, с раскрашенными лицами, с коровьими рогами на голове, хлынула в усадьбу:

Выйдя на крыльцо, поклонившись ряженым, Воронцовы протянули на серебряном блюде гостинцы, орехи, сахар и пряники. Вынесли дымящиеся на морозе чаши свежезаваренного сбитня.

– Скажи-ка, хозяин, – раздался звонкий голос из-под маски с коровьими рогами: «Девицы-то гадали сегодня у тебя на дому?»

– Как не гадать в Святки-то, – усмехнулся Михайло, – гадали, конечно.

– Пойте, ряженые, подблюдную песню… – приказало существо… – пущай девицы послушают. Может, коей и по сердцу придется!

Вертясь и подпрыгивая на морозе, ряженые повалили за ворота. Девицы поспешили вернуться в дом. На дворе осталась одна Марья. Сполз платок с ее черных кос, снежинки серебрились на локонах ранней проседью. Девушка смотрела вслед удаляющимся по Рождественке ряженым, пытаясь найти среди них коровьи рога.

Холодные ладони закрыли ей глаза. Вывернувшись из сильных рук, Марья увидела ореховые очи в темных, длинных ресницах.

– Не пужайся, боярышня, – шепнуло существо с коровьими рогами. Горячие губы на миг прижались к ее губам.

– Матвей! – ахнула она, но юноша мигом исчез за воротами.

Шатры для соколиной охоты раскинули под Звенигородом.

Царь, у которого народилось уже две дочери, ездил на богомолье в Саввино-Сторожевский монастырь, просить Всевышнего о сыне.

Ветер полоскал стяги над крутым берегом реки. Иван Васильевич, больше любил охоту зимнюю, особенно травлю медведей, но всегда любовался полетом хищных птиц в ясном небе.

Царское кресло стояло у выхода из шатра. Рядом набросали шкуры и бархатные подушки для ближних бояр.

– Батюшка-то твой, Матвей, охотник знатный, – уважительно сказал Иван Васильевич.

Федор Вельяминов напускал ловчего сокола. Птица поднялась в поднебесье великим верхом, превратившись в едва заметную точку. Кувыркнувшись, сокол полетел наперерез цапле.

– А ты сам чего не на коне? – усмехнулся царь: «Пойди, кровь разгони-то».

– Я б лучше зимой, на медведя, – отозвался младший Вельяминов-младший: «Здесь и добычу не сам берешь, и крови вовсе не видно»

– Крови, – протянул Иван Васильевич: «Ишь ты какой, Матюша, крови возжаждал. Не рановато ли?»

– В двенадцать лет, государь, я первый раз на медведя пошел, с батюшкой. Приобвык я больше к той охоте. Батюшке же любая охота по нраву… – Матвей следил за несущимся вниз соколом.

– Однако ж смотри, – Иван приложил ладонь к глазам:

– Третью цаплю его сокол сбивает. Ладно, съездим, как снег встанет, потравим медведей. Чего не сделаешь ради любимца… – ласково потрепав густые кудри Матвея, царь добавил:

– Дивлюсь я, как твой отец на охоту выехал, жену молодую одну оставив? Говорила мне царица, что непраздна мачеха твоя. Правда ли то?

Подросток неохотно кивнул.

– С осени еще.

– Ох и молодец боярин Федор… – усмехнулся царь, – он везде поспевает. Вроде в годах, а жену-молодку обрюхатил, небось и не в последний раз.

– На все воля Божья, – буркнул Матвей.

– Ты взревновал, что ли? – удивился царь:

– Дурак ты, Матюша. Ты Головин по матери-покойнице, богатства в вашем роду не считано. Не обделит тебя батюшка, я за этим присмотрю… – успокоил его Иван Васильевич.

Спешившись, держа сокола на рукавице, Федор подошел к креслу Ивана Васильевича, поклонившись земным поклоном.

– Сколько набили-то, боярин?

– Цапель штук с двадцать, да куропаток и другой мелочи без счета.

– Значит, и потрапезуем славно, – рассмеялся царь, – монашеская братия хоть и вкусно ест, да постно. Три дня на горохе да рыбе провели, хватит нам яств иноческих!

– Поднеси-ка сокола, Федор, – приказал Иван Васильевич. Птицу, державшуюся за ловчую рукавицу боярина, крепко привязали за ноги ременным должиком, продетым в суконные опутенки. Голову покрывал бархатный клобучок, изукрашенный золотым шитьем и драгоценными каменьями.

Быстрым движением сняв клобучок, Иван погладил сокола по шее. Тот замер, раскинув крылья, отвернув голову. Иван Васильевич и сам напомнил Федору хищную птицу, четким очерком профиля, горбатым носом, жесткими, немигающими глазами.

– Хорош у тебя сокол, Федор… – похвалил царь: «Долго ль учил его?».

– Да больше года, государь. Кречетов, что мне тесть на свадьбу в подарок прислал, с моря Белого, тех еще учу. Как готовы будут, вам их преподнесу в дар. Сегодня уж выпускали их на куропаток.

– Спасибо, боярин, уважил… – кивнул Иван: «Я тебя тако же уважить хочу за сегодняшнюю охоту. Правду ль говорят, что боярыня твоя в тягости?»