Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Часть первая. Том первый

– Не для меня? – Марья прищурилась: «А ежели я скажу, что кольцо и ленту из косы спосылала ему? Обещались мы друг другу, нравится вам это с батюшкой, али нет!»

– Что? – обомлела мать: «Срамница ты, Марья, как у тебя язык повернулся семью позорить!»

– Что здесь позорного, – изумилась дочь: «Девство я храню, ровно сейчас из купели крестильной, а что обещались мы друг другу с Матвеем, то дело наше. Ты, матушка, говорила, что родители твои тебя венцом не неволили. Мол, кто по сердцу придется, за того и выходи. Что плохого в том, что мне Матвей по сердцу, а я ему?»

– Отец твой ко мне путем посватался, как положено, не в обход воли родительской! – Прасковья разгневанно поднялась: «Сейчас он вернется, и тебе задаст. Так задаст, что забудешь, Марья, как зовут тебя! Сговор твой тоже вылетит из головы, с остальной дурью, что там есть. В Смоленск взамуж поедешь!».

– Не поеду! – девушка вытянулась в струнку: «В омут головой нырну, в инокини пойду, а ни за кого, окромя Матвея, вы меня не выдадите!»

– Поедешь!

– Не поеду!

– Кто куда не поедет? – на пороге горницы стоял Михайла Воронцов. Боярин недоуменно переводил взгляд с жены на дочь, что застыли друг напротив друга, ровно кошки перед дракой.

Семейный совет решили собрать на Воздвиженке, у Вельяминовых. Марью оставили дома, под присмотром Степана и строгим наказом, на двор ни ногой.

– Может, спосылать за Федосьей-то? – спросила Прасковья.

Федор помотал головой.

– В Москву ее тащить не след, еще рожать в дороге вздумает. Пусть сидит, где сидела, дитя бережет.

Прасковья вздохнула: «Без Феодосии крику здесь будет, не оберешься».

Федор Вельяминов смерил взглядом стоящего посреди крестовой палаты Матвея. Сын виноватым не выглядел, напротив, юноша вид имел дерзкий и заносчивый.

– Ум-то у тебя есть в голове, Матвей, иль лишился ты его? – устало спросил Федор: «Так девку ославить! Ей теперь взамуж ни за кого достойного не выйти».

– Дак, батюшка, для того и сговаривались мы, чтоб повенчаться…

– Сговаривались они! – Федор стукнул кулаком по столу, звякнула посуда: «Зелены вы еще, чтоб сговариваться без родительского благословения».

– Так дайте нам его, а с венчанием мы погодим, – откинул голову Матвей.

– Про Ивана Васильевича ты подумал? – Федор исподлобья взглянул на сына: «Как он посмотрит на свадьбу твою?»

– Но ты сам, батюшка, ближний боярин у царя, однако женат и потомства ожидаешь.

– Мне шестой десяток пошел, забыл? – подвинув к себе кувшин с квасом, Федор жадно отпил.

– Дак и я чем толкую, а вы меня не слушаете! – насупился Матвей: «С венчанием можно не торопиться. Войдем в возраст и повенчаемся».

– Три года, – отрубил молчавший доселе Михайла Воронцов.

– Что три года? – удивился Матвей.

– Три года ждать будете? – поинтересовался батюшка Марьи.

– Долгонько как-то, – недовольно протянул юноша.

– Ты, Матвей, совсем стыд потерял, – вскипел Федор: «Пьешь и шляешься невесть где, с девками срамными водишься, еще и девицу чистую вздумал опозорить!»

– Вот те крест, батюшка… – Матвей посмотрел отцу в глаза, – не трогал я Марью даже пальцем единым. И ежели придется венчания ждать, дак мы тоже друг друга не тронем.

– Ежели? – Михайло Воронцов размашистым шагом подошел к окну:

– Не ежели, а придется, Матвей. Ты посмотри на себя, взором пристальным. Какой отец за тебя дочь отдаст? Весь в перстнях, аки баба, волосы завитые, каблуки с вершок. Ты прости меня, Федор Васильевич, за такие слова, но молчать мне невмоготу, – Михайло тяжело вздохнул:

– Тебе, Матвей, шестнадцати годов не исполнилось, ты как есть дитя еще. Марья девка хоть и видная, но разума у нее в голове тоже нет, ветер один. Что хорошего детей венчать? Чай, не война сейчас, не мор на Москве. Да и какой ты муж, Матвей? Ты ровно баба, прости Господи, а не боярский сын.

– Дак что плохого, если… – смутился Матвей.

– Ты помолчи, послушай, что тебе разумные люди говорят, – одернул его Федор.

– Через два Покрова на третий, ежели вы оба не передумаете, мы вас и повенчаем, – подытожил Михайло:

– Но ежели я узнаю, что ты опять по девкам шастаешь и вином балуешься, не видать тебе Марьи как своих ушей. Я лучше своими руками на нее иночество вздену, чем тебе отдам. К тому же, этим годом у тебя брат али сестра единокровная народятся. У батюшки твоего и без свадьбы забот вдоволь достанет.

Феодосия огладила ладонями набухший живот. Носила она на удивление легко, со спины и вовсе не было заметно, что она в тягости. Девичья талия лишь немного раздалась, да округлились узкие бедра. Ей все равно стало немного грустно:

– Вот и не девчонка ты боле, – вздохнула она, – настал бабий век.

На Воробьевых Горах стояла тишина. Легкий ветерок шевелил листву дубов да жужжали ранние пчелы. Вельяминов отправил жену в подмосковную вотчину после Пасхи. В городе стало душно и суетно, пошли слухи, что с Волги вверх по Оке ползет на Москву моровая язва.

Неуютно было в белокаменной. Нищие не давали проходу на папертях церквей, скалили гнилые зубы, лезли под копыта лошадей, требуя подаяния.

Феодосия не стала перечить мужу, однако с тоской смотрела на плавающую в полуденном мареве Москву. Федор приезжал лишь под вечер. Дни она коротала в одиночестве, сидя над книгами и рукописью травника. Лишь изредка к ней выбирались Прасковья Воронцова или Василиса Аксакова.

– У них дети, заботы, – напомнила себе Феодосия, – а я здесь сижу, ровно пришитая. Тело-то почти не изменилось, а вот душа…

По прикидкам повитух она с неделю как должна была родить, но ребенок пока упорно не желал появляться на свет.

Едва приехав в имение, Феодосия жестоко, что было у нее совсем не в обычае, повздорила с мужем. Показывая ей надворные постройки, Федор буркнул:

– Вона мыльня. Как тебе срок настанет, так… – не закончив, он попытался повести жену дальше. Феодосия застыла на месте, аки жена Лота.

– Даже не думай. Я не зверь лесной, чтобы ребенка своего в норе приносить.

– И где ты рожать предполагаешь? – опешил Федор.

– В Новгороде слыхом не слыхивали, чтобы роженицу с глаз людских прятать. Как время приходит, так в верхней горнице ставят полати особые, с перекладиной, чтобы держаться. Там женщина и рожает, на свете Божьем. Младенец не темноту перед собой видит, а лица человеческие, а отец его на руки берет, как он на свет появился.

Феодосия с отцом ходили навещать недавно родивших жен заморских купцов. Женщины, в роскошных одеждах, склонялись над расписными колыбелями младенцев, не страшась ни сглаза, ни порчи.

– И навещают родильницу родственники и друзья с подарками, – закончила она: «Ребенка не прячут от чужих глаз. Бывает и так, что муж жене при родах помогает».