Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть восьмая

– Еще с этим дерьмом возиться. Исаак его хотел на месте расстрелять, но приказ есть приказ… – всех подозрительных лиц требовалось доставлять в военную тюрьму Армии Крайовой, тоже в подвалах банка, рядом с командным бункером. Докурив папироску, Адам снял с плеча немецкий пистолет-пулемет MP 40. Нагнувшись, он грубо сказал, по-немецки:

– Пошевеливайся, свинья. Я не подряжался за тобой ухаживать… – он вытащил на броню стонущего, невысокого, светловолосого мужчину, со связанными за спиной руками. Рукав потрепанного пиджака испачкала кровь:

– Пошел, я сказал… – Адам столкнул его вниз, – и не вздумай бежать. Исаак тебе локоть прострелил, а я могу и в колено попасть… – спрыгнув следом, наставив на пленного пистолет, Адам повел его в развалины банка.

СС выселило полмиллиона столичных жителей в транзитный лагерь в Прушкуве, западном предместье Варшавы. Городок охраняли подразделения русских коллаборационистов. В лагере работали надзиратели, прошедшие школу в Травниках, округу запрудили власовцы, в серо-зеленой форме, с нашивками Русской Освободительной Армии. Командование расквартировали в бывшей психиатрической больнице. Госпиталь пустовал с начала оккупации, пациентов умертвили немецкие врачи. Над гранитным, прошлого века портиком, развевался белый флаг, с синим андреевским крестом.

Лагерь помещался на огороженной территории бывших железнодорожных мастерских, в бараках закрытого депо. В двадцатых годах Прушкув стал конечной станцией на первой электрифицированной дороге в Польше. Отсюда до Варшавы ходил пригородный поезд. Сейчас пути перерезали танковые дивизии вермахта и подразделения власовцев.

День был воскресный, тихий, но колокола костелов не звонили. Церкви в Прушкуве закрыли, подозревая ксендзов в связях с повстанцами, в пылающей столице. Красная Армия пока находилась далеко, передовые отряды большевиков стояли на востоке, за Вислой, однако командующий двадцать девятой гренадерской дивизией СС, бригадефюрер Каминский, строго распорядился проверять документы у каждого прохожего. Любая деревенская бабка могла оказаться шпионом красных или восставших поляков.

Подчиненные Каминского работали, как выражался бригадефюрер, в западных районах столицы, Воле и Охоте. Они прочесывали квартиры, расстреливая подозрительных личностей на месте. Прушкув Каминский оставил на попечение командира особой бригады РОА, оберштурмбанфюрера Воронцова-Вельяминова. Вчера вечером, во главе своей бригады, Петр Арсеньевич вернулся из Варшавы. По его подсчетам, за три дня, с начала восстания, его бойцы казнили десять тысяч поляков. Людей убивали на улицах, без суда и следствия, целыми семьями.

Власовцев отвели в Прушкув на отдых, их сменили люди Каминского. Почти все дома гражданских лиц в городке реквизировали под нужды вермахта, но Петр Арсеньевич не собирался тесниться с подчиненными. Он вытребовал себе апартаменты главного врача больницы, разделив их с коллегой Каминским.

Осматривая квартиру, в отдельном флигеле госпиталя, Петр Арсеньевич, невольно, вспомнил комнаты, в которых он жил в Девятом Форте, в Каунасе. Здесь тоже стоял мраморный камин, с бронзовой решеткой, и люстры, венецианского хрусталя. Командир танковой дивизии вермахта, раньше размещавшейся в Прушкуве, держал квартиру в порядке. Полковник сообщил, из штаба, что гости могут чувствовать себя, как дома, и пользоваться его винным погребом.

Петр Арсеньевич, впрочем, предпочитал польскую водку.

Вчера они с ребятами хорошо посидели, вспоминая три дня, проведенные в западных предместьях города. Согласно приказу высшего командования, пленных власовцы не брали. Тем более, не было смысла тащить в Прушкув женщин и девушек:

– В лагере и без того хватает баб, – хохотнул кто-то из ребят, – надзиратели нас приглашали в гости… – после полуночи подчиненные Петра собрались в бывшее депо, однако сам Воронцов-Вельяминов таким не занимался, ни здесь, ни в Варшаве:

– У меня есть жена, – говорил себе Петр, – венчанная супруга. Это грех, надо себя сдерживать. Я найду Эмму, верну ее на супружеское ложе… – новости из Берлина пока приходили неутешительные. Жена Петра, с вдовой изменника Генриха, и его малолетним сыном, пропали без следа. Если верить местной полиции, на острове Пёль никто не появлялся, яхта стояла на месте. Однако женщины могли перебраться в Швецию, воспользовавшись помощью датских бандитов:

– Они жидов оттуда вывозили, через пролив. Степан в Копенгагене подвизался… – проснувшись с тяжелой головой, Петр велел вестовому, как называл его оберштурмбанфюрер, принести колбасы, польских, соленых огурцов, и холодной водки.

День обещал стать жарким. Сняв китель, Воронцов-Вельяминов положил ноги, в начищенных сапогах, на стол. Фюрер, на портрете, висевшем над камином, ласково смотрел на Петра Арсеньевича. Опрокинув первый стаканчик водки, грызя огурец, Воронцов-Вельяминов занялся бумагами. Никто не составлял списков расстрелянных подпольщиков, и их пособников, однако немцы требовали доложить, хотя бы, общее число уничтоженных людей.

Реквизированное золото и драгоценности посылали, особыми поездами, из Варшавы в Берлин, в рейхсбанк. Ребята Петра вернулись из столицы не с пустыми руками. После расстрелов обитателей квартир, апартаменты грабили. У каждого власовца имелся мешочек с золотыми часами, браслетами и кольцами. На драгоценностях запеклась кровь, власовцы отрубали кисти рук и пальцы у трупов, а часто, и у живых людей.

– Впрочем, даже женщины долго не жили… – перед Петром стоял деревянный ящик, набитый ожерельями, золотыми, довоенными монетами, и часами, – ребята зря времени не теряли, как говорится… – он захрустел огурцом. В транзитном лагере документация велась отлично, всей бюрократической работой занимались немцы. От персонала РОА такой дотошности не ожидали, да и невозможно было узнать имена убитых за четыре дня людей.

Доев огурец, пропустив еще стаканчик водки, Петр понюхал кусочек свежей колбасы:

– Примерно десять тысяч, и это только наши достижения. Надо подождать, пока вернется коллега Каминский, и подать общую цифру… – он полистал папку, с фотографиями Холланда и доктора Горовиц. Снимки имелись у всех подразделений РОА и СС, однако ни жидовка, ни британский посланец в Варшаве пока не появлялись. Твердое лицо женщины смотрело прямо в камеру, светлые волосы покрывала докторская шапочка:

– Такие люди, как она, опаснее всего, – напомнил себе Воронцов-Вельяминов, – она притворялась немкой, арийкой, и сейчас может это сделать. У Холланда тоже есть еврейская кровь… – рассматривая брата покойной жены, Петр понял, что он, неуловимо, напоминает доктора Горовиц: